Под давлением лоббистов Трумэн попросил председателя КАЭ Лилиенталя, министра обороны Луиса Джонсона и госсекретаря Дина Ачесона еще раз рассмотреть вопрос и представить окончательные рекомендации. Лилиенталь, разумеется, был настроен решительно против разработки супероружия. Джонсон выступал «за». Ачесон пока не определился. Обладая острым политическим чутьем, он хорошо понимал, чего хотят в Белом доме. После того как Оппенгеймер ввел его в курс дела, госсекретарь перевел детальные объяснения Оппи в упрощенную форму. «Я выслушал его предельно внимательно, – сообщил Ачесон коллеге, – но так и не понял, что пытался сказать Оппи. Как можно “на собственном примере” убедить враждебно настроенного параноика разоружиться?»
Неприкрытый скептицизм Ачесона показал Оппенгеймеру, как мало у него союзников в администрации президента. Правда, один твердый союзник у него был – Джордж Кеннан, готовившийся покинуть той осенью пост начальника отдела политического планирования Госдепартамента. Хотя Ачесон прежде очень ценил советы Кеннана, теперь они редко могли найти общий язык по главным политическим вопросам. Архитектор американской политики сдерживания был недоволен степенью ее милитаризации. Он окончательно лишился иллюзий, когда администрация Трумэна в ответ на неуступчивость Советов разорвала соглашение с СССР и учредила автономное правительство в Западной Германии. Поэтому в конце сентября 1949 года расстроенный, попавший в опалу Кеннан объявил о своем намерении полностью уйти с государственной службы.
Кеннан впервые повстречался с Оппенгеймером в 1946 году на лекции в военном колледже. «Он был одет в обычный коричневый костюм со слишком длинными брюками, – описал встречу Кеннан. – Роберт был больше похож на студента-выпускника факультета физики, чем на знаменитость. Он подошел к краю постамента и говорил, насколько я помню, без бумажки, 40 или 45 минут с такой поразительной безупречностью и ясностью, что никто не решался о чем-то спрашивать».
В 1949–1950 годах между Кеннаном и Оппенгеймером на основе взаимного уважения и образованности сложились близкие дружеские отношения. Оппи пригласил Кеннана в Принстон на секретный семинар по ядерному оружию. Кроме того, Кеннан имел много дел с Оппенгеймером по вопросу доступа Великобритании и Канады к урану. «Он держал уровень очень высоко, – отзывался Кеннан об этих встречах, – был очень подвижен в интеллектуальном плане, точен и проницателен. [На этих встречах] никто не желал заниматься пустяками, все стремились проявить свой интеллект с наилучшей стороны».
Кеннан еще раз приехал в Принстон 16 ноября 1949 года в разгар дебатов о супероружии. Он долго беседовал с Оппенгеймером о «нынешнем состоянии атомной проблемы». Оппи визит друга «вдохновил». Взгляды Кеннана показались ему «не догматичными» и «близкими по духу». На тот момент Кеннан предполагал, что в ответ на появление бомбы у Советов президент мог бы объявить мораторий на создание супероружия. «Ваши предложения, – написал Оппенгеймер Кеннану на следующий день, – показались мне вразумительными…» В то же время он предупредил, что «в нынешнем общественном климате» их не воспримут в Вашингтоне те, чья идея безопасности «приобрела застывший, окончательный вид». О том, насколько окрепло политическое чутье Оппенгеймера, свидетельствует следующее предупреждение: «Мы должны быть готовы встретить и преодолеть возражения тех, кто сочтет ваше предложение слишком опасным».
Получив это предостережение, Кеннан попробовал составить президентское заявление о решении «пока» не создавать водородную бомбу. Он выразительным языком изложил три емкие причины отказа от оружия «практически безграничной разрушительной силы». Его доводы отражали выводы, сделанные консультативным комитетом КАЭ. Во-первых, «это оружие не может ограничиваться чисто военным применением». Во-вторых, «абсолютной безопасности не бывает…», а ядерный арсенал США накопил достаточную мощь, чтобы сдержать любого противника. И в-третьих, «если мы встанем на этот путь, то и других невозможно будет удержать от вступления на него». Скорее наоборот – создание супербомбы почти наверняка подтолкнуло бы другие страны к таким же действиям.
Президент так и не выступил с этим заявлением. Тем не менее через полтора месяца Кеннан развил эти тезисы и включил их в восьмидесятистраничный доклад, освещающий проблему ядерных вооружений в целом. Он показал черновик доклада Оппенгеймеру, который нашел его «совершенно восхитительным». Этот провидческий доклад меньше известен, чем знаменитое эссе Кеннана, написанное в 1947 году для журнала «Форин афферс», в котором он выдвинул идею политики сдерживания, но тем не менее считается одним из знаковых документов начального периода холодной войны. Кеннан сам называл его «одним из важнейших, если не самым важным документом, подготовленным мной на государственной службе». Понимая, что доклад вызовет противоречия, Кеннан 20 января 1950 года отправил его Ачесону в качестве «личной записки».
Этот документ под названием «Меморандум о международном контроле над атомной энергией» предлагал пересмотреть базовые предпосылки, на которых основывался подход администрации Трумэна к бомбе и Советскому Союзу. Разделявший взгляды Оппенгеймера Кеннан указывал на опасность переоценки важности бомбы как панацеи от советской угрозы. Повторяя мнение Оппи, он писал, что «военные люди» ухватились за супероружие как ответ на появление атомной бомбы у русских: «Боюсь, что атомная бомба с ее расплывчатым и крайне опасным посулом “окончательных” результатов… простого решения глубинных проблем человечества будет мешать пониманию моментов, которое необходимо для проведения отчетливой и понятной политики, и уведет нас в сторону злоупотребления и разбазаривания национальной мощи».
Кеннан уговаривал Ачесона не поддерживать создание еще более ужасного оружия массового поражения – супербомбы, не попытавшись сначала договориться с Советами о всеобъемлющем контроле над вооружениями, как это предлагал сделать Оппенгеймер. Даже в случае неудачи переговоров, убеждал Кеннан, США не должны превращать атомное оружие в центральный элемент национальной обороны. Вместо этого американские официальные лица должны объяснить русским, что считают атомное оружие «избыточным элементом нашего основного военного потенциала, средством, которое приходится иметь под рукой на случай, если его используют наши противники». Чтобы удержать Советский Союз от бомбардировки Запада, достаточно, писал Кеннан, небольшого количества такого оружия.
До этого момента меморандум Кеннана следовал логике рекомендаций консультативного комитета КАЭ от 30 октября 1949 года. Его автор, однако, включил в документ еще одну мысль, незадолго до этого высказанную Оппенгеймером. Вместо того чтобы полагаться на большой арсенал атомных бомб, Вашингтону следовало существенно увеличить обычные вооружения, размещенные в Западной Европе. Советы, говорил Кеннан, должны видеть, что Запад готов выставить в Европе достаточное для сдерживания вероятного вторжения количество войск и вооружений. Подобное сдерживание обычными средствами позволило бы Вашингтону придерживаться политики «неприменения ядерного оружия первыми». Америка, утверждал Кеннан, должна «как можно быстрее двигаться в сторону исключения [атомного оружия] из национальных арсеналов вооружений, не требуя глубоких перемен в недрах советской системы».
Кеннан с отвращением относился к сталинскому режиму как к тирании, но не считал самого Сталина безрассудным политиком. Советский диктатор, естественно, был полон решимости защищать свою империю, однако это не означало, что он замышлял военную агрессию против западных союзников. Такая война неизбежно поколебала бы устои его собственного режима. Сталин понимал, что война с Западом могла закончиться гибелью Советского Союза. «Я был твердо убежден, – позднее говорил Кеннан, – что им до чертиков надоело воевать. Сталин не желал новой большой войны».
Другими словами, Кеннан считал, что Советы от вторжения в Западную Европу в 1945–1949 годах удерживала не атомная монополия Америки, а стратегический расчет. Теперь, когда Советы обзавелись собственной атомной бомбой, для Соединенных Штатов, по мнению Кеннана, не было никакого смысла влезать в гонку ядерных вооружений. Подобно Оппенгеймеру, Кеннан считал, что атомная бомба в конечном счете является оружием самоубийства, а потому бесполезна и опасна. Кроме того, он был уверен, что Советский Союз политически и экономически слабее США и что в перспективе Америка способна измотать советскую систему средствами дипломатии и «вдумчивым использованием нашей силы для предотвращения мирового конфликта…».
«Личная записка» на восьмидесяти двух страницах выглядела так, будто к ее созданию приложил руку сам Оппенгеймер, – настолько хорошо она отражала образ мыслей Роберта. Реакция на меморандум стала своеобразным политическим барометром, предвещавшим жестокую бурю. Документ разослали ответственным сотрудникам Госдепа, и
Ачесон и не подумал показывать документ президенту Трумэну. К этому моменту Оппенгеймер хорошо понимал, в какую сторону дует ветер. Эдвард Теллер был близок к победе. Оппи все еще полагал, что термоядерное устройство невозможно создать из-за непреодолимых технических проблем. «Пусть Теллер и [Джон] Уилер рвутся вперед, – по свидетельству очевидцев, сказал Оппенгеймер. – Не мешайте им сесть в лужу». 29 января 1950 года Роберт случайно встретил Теллера на конференции Американского физического общества в Нью-Йорке и признался в своих сомнениях, что Трумэн прислушается к его рекомендациям. Раз так, спросил Теллер, не согласится ли он приехать в Лос-Аламос и подключиться к проекту? «Ни в коем случае», – отрезал Оппи.
Приехав днем позже в Вашингтон на заседание консультативного комитета КАЭ, он решил посетить особое совещание объединенной комиссии конгресса по атомной энергии, созванное сенатором Брайеном Макмахоном для обсуждения вопроса о супербомбе. Оппенгеймер знал, что Макмахон изо всех сил добивался утверждения экстренной программы президентом, и понимал, что его мнение придется не ко двору. Но все равно приехал и заявил сенатору и прочим законодателям: «Я посчитал, что не приехать было бы малодушием с моей стороны, поэтому, если вы считаете, что мы упустили что-то важное, высказывайте ваше несогласие и задавайте вопросы». Он вел себя с вежливым смирением. На вопрос, что будет, если русские сделают супербомбу, а США нет, Роберт ответил: «Если у русских будет это оружие, а у нас нет, это плохо для нас. Но если оружие будет и у нас, и у русских, это для нас так же плохо». Вся суть в том, объяснил Оппенгеймер, что, «ступив на этот путь первыми, мы сделаем шаг, который лишь ускорит разработку их собственной супербомбы». Когда один из конгрессменов спросил, будет ли Земля пригодна для жизни людей после войны с использованием водородных бомб, Оппи ответил: «Вы имеете в виду заражение?» Его больше заботило, сказал он, «нравственное выживание». Он совершенно здраво изложил свою позицию и, хотя никто не подверг сомнению логику его доводов, покинул совещание с полным пониманием, что ни один его участник не изменит своего мнения.
На следующий день, 31 января 1950 года, Лиленталь, Ачесон и министр обороны Луис Джонсон явились в Белый дом, который находился через дорогу от старого здания Госдепа, на совещание с президентом о супероружии. Лилиенталь по-прежнему горячо выступал против экстренной программы. Ачесон в душе соглашался со многими возражениями Лилиенталя, но полагал, что внутриполитические соображения все равно побудят Трумэна одобрить запуск программы: «Американский народ просто не потерпит промедления с ядерными исследованиями по такому жизненно важному вопросу…» Джонсон согласился с ним и сказал Лилиенталю: «Нам надо защитить президента». Вот к чему все свелось. Настоящие вопросы, связанные с безопасностью нации, потеряли всякую значимость из-за упрощенчества, навязанного внутренней политикой.
Коллеги тем не менее согласились, что Лилиенталь имеет полное право высказать свое мнение в Белом доме. Однако, едва тот открыл рот, как Трумэн перебил его вопросом: «Русские могут ее сделать?» Все трое кивнули. «Тогда у нас нет выбора, – отрезал Трумэн. – Мы будем действовать». Лилиенталь заметил в дневнике, что Трумэн «явно решил, как поступит, еще до того как мы перешагнули через порог». Несколькими месяцами раньше Лилиенталь предупреждал Трумэна, что демагоги в конгрессе попытаются повлиять на него в вопросе супербомбы. «Меня трудно склонить к скоропалительным решениям», – заявил Трумэн. На выходе из Белого дома Лилиенталь взглянул на часы. Якобы не склонный к скоропалительным решениям президент уделил им всего семь минут. По выражению Лилиенталя, с таким же успехом можно было говорить «нет» бульдозеру.
Тем же вечером, выступая с радиообращением, Трумэн объявил о начале программы изучения «технических возможностей создания термоядерного оружия». Одновременно он распорядился предпринять общий пересмотр стратегических планов США. В результате появился сверхсекретный документ NSC-68, подготовленный преемником Кеннана на посту начальника отдела планирования Госдепа Полом Нитце. Нитце, поборник идеи большого ядерного арсенала, представил Советский Союз стремящимся к мировому господству. Он призывал к «быстрому и устойчивому наращиванию политической, экономической и военной мощи свободного мира». Доклад NSC-68 был разослан в апреле 1950 года. Он, в частности, отвергал предложение Кеннана не использовать ядерное оружие первыми. Наоборот – фундаментом оборонительной стратегии США должен был стать большой арсенал ядерных вооружений. С этой целью Трумэн утвердил промышленную программу расширения производства ядерных боеголовок всех конфигураций.
За десять лет американские запасы ядерного оружия подскочат с 300 до почти 18 000 боеголовок. За последующие пять десятилетий США произведут более 70 000 единиц ядерных вооружений, потратив 5,5 триллиона долларов. Оглядываясь назад, да и с точки зрения современников, можно сказать, что решение о создании водородной бомбы стало поворотной точкой в стремительной гонке вооружений холодной войны. Кеннан, как и Оппенгеймер, «испытывал настоящее омерзение». И. А. Раби был взбешен. «Я не простил этого Трумэну», – говорил он.
После скоротечной встречи с президентом Дэвид Лилиенталь сообщил Оппенгеймеру о призыве Трумэна ко всем ученым воздержаться от публичного обсуждения его решения: «Мы как будто попали на похороны, и вдобавок нам заткнули рты». Страшно расстроенный Оппенгеймер подумывал об уходе с поста председателя консультативного комитета КАЭ. Ачесон, опасаясь, что Оппенгеймер и Конант выступят с публичной критикой, попросил ректора Гарварда: «Ради всего святого, не вносите смуту».