Севастополист

Когда открыл глаза, выпрямился и сделал первые шаги за новой ширмой, я понял, что поторопился с выводом о безразмерности пространства. К моему удивлению, уровень сжимался. Справа и слева от меня возникли белые стены. Но едва я увидел их, сразу догадался: это было искусственное, декоративное сжатие – мне просто ограничили маршрут, распахнули передо мной коридор – пусть и широкий сам по себе, как главное шоссе Севастополя, но все-таки значительно сужающий пространство. Я даже не задумался – зачем, волновало другое: как? Ведь вряд ли это делалось специально для меня, но если бы я нырнул под ткань не в том месте, где это сделал, а чуть дальше – что бы я увидел в таком случае? Или что бы мне показали?

Я подошел к стене и постоял рядом. Казалось, от нее веяло холодом, она состояла из странного крошащегося материала – весь пол вблизи нее был усыпан мелкими легкими крошками. Я подумал, что могу проломить, обрушить это символическое ограждение плечом, не применяя даже силы. Но решил не нарушать, решил следовать Башне – впрочем, я делал этот выбор неизменно.

Из нового зала не хотелось бежать немедленно – и уже одним этим он был приятен. По центру коридора на равном расстоянии одна от другой светили большие лампы. Они свисали с того самого каркаса, который все так же продолжался над головой. Справа и слева, вдоль стен, обозначая дополнительный, совсем уж узкий коридор, стояли длинные деревянные полки, но на сей раз они не образовывали никаких «двориков» и, что казалось особенно странным, были пусты. Лишь изредка в ячейках встречались маленькие камешки или фигурки. Зато здесь было очень много звука. Непрерывно, перебивая друг друга или, вернее сказать, не замечая, звучали голоса.

Надо мной, чередуясь с лампами, висели экраны – такие же, как во «двориках», но только без ужасных фильмов. Без фильмов вообще. Там было много голов крупным планом – в основной своей массе седых, печальных. Им кивали бедно одетые, готовящиеся встретить переживший возраст женщины.

– Мы все могли, но в том-то и трагедия, что не сумели подготовиться… И вот теперь все растеряли, – сокрушался голос с экрана. – Мы окружены. Это мое глубочайшее убеждение, и я бы рад ошибиться и рад бы, чтобы меня поправили. Но мы действительно окружены.

– Как бы вы охарактеризовали наше нынешнее положение? – женский голос прервал возникшее молчание с одного экрана. – И что нам всем теперь делать?

– Я бы сравнил… Э-э-э… Я бы сказал, пожалуй… Что мы все находимся как бы в положении колбасы в бутерброде. Нам остается только замкнуться в себе – как это говорят теперь, уйти во внутренний Севастополь.

Вокруг бродили девушки – их было немного, и их перемещения совсем не производили впечатление осмысленных. Они брели, словно пребывая в глубоком сне, и лишь изредка останавливались, прислушивались к экрану и снова погружались в свои сны. Все они были в серых платьях и почему-то зеленой тряпичной обуви на ногах.

– Но я надеюсь, вы говорите все-таки не о севастопоседлости?

Но вместо прежнего собеседника в разговор вклинился новый голос – бодрый, визгливый:

– Знаете, я вам скажу. Дела обстоят так, что выбирать не приходится. Главное – избежать севастоподлости.

– Я и говорю, что в таких условиях, – продолжил первый голос, – как бы это точнее выразить, растущей севастополярности, конечно, можно называть все что угодно и как угодно. Наши поколения не видели города Севастополя и иллюзий по поводу него не строят. Но есть и обратная ситуация – нам все чаще долбят, что Башня – якобы тоже Севастополь. И в этой ситуации, позвольте, я ухожу внутрь. Я бы назвал это севастоподполье, и уж его никто не может запретить – потому что не узнает, как туда добраться.

Слушая все это, сам захотел укрыться – по меньшей мере от лавины слов, накрывшей меня с головой. Моим подпольем стал вотзефак – что же я раньше, болван, не вспоминал о нем? Ну конечно. Здесь Керчь, Инкерман, Феодосия – их разноцветные огоньки спасительно кивали сбоку экрана. Горел красный огонек Евпатории, но я уже не мог написать ей – ее больше не было.

Я безумно хотел видеть Фе, но решил написать Керчи – отчего-то мне казалось, что она больше знала.

«Что тут?» – написал я.

«С прибытием!» – незамедлительно ответила Керчь. Но мне не хотелось сентиментальностей; вот встретимся – тогда другое дело.

«Керчь, милая, – написал я и тут же стер второе слово. – Ты читала их книги?»

Я ожидал увидеть какой угодно ответ, но только не тот, что высветился на экране.

«Да, и, представь себе, даже пишу на них рецензии».

Не может быть… Я почувствовал, как в районе груди что-то неприятно заныло.