Севастополист

Дело оказалось легким – я повторял однообразные движения и наблюдал за ними в зеркальном осколке. Там же я заметил, что на полу рядом с аппаратом лежат металлические бруски, повернулся назад и увидел, что на моем подъемнике уже лежал один такой брусок. Я подумал, что, если добавить к нему еще парочку, мое занятие не будет таким уж легким, – и не ошибся. Теперь, чтобы разводить рукояти, требовалось прикладывать значительно больше усилий. Но я справлялся и даже практически не уставал.

– Эй, – крикнула мне девушка в пестрых облегающих одеждах, которая сидела за таким же аппаратом на соседнем квадрате. – Хорошего отдыха!

– Спасибо, – неуверенно отозвался я. – И вам хорошего!

Но ничего хорошего в своем отдыхе я, если быть честным, не видел. То, чем занимался, казалось очень скучным, к тому же тело начало ощутимо болеть. Приятно было разве то, как смотрели на меня люди, которые проходили мимо. Конечно, в их взглядах не было восторга и обожания, которых удостаивались некоторые мои соседи по квадратам, но в них читались заинтересованность и поддержка.

Почувствовав усталость, я без сожаления встал со своего места, положил обратно бруски и вышел из квадрата. И в этот момент ко мне пришло странное ощущение – оно было легким и едва различимым, но достаточным для понимания его природы – чувство внутреннего подъема и легкости. Настроение улучшилось, все движения давались легче, думалось яснее, и даже зрение, как показалось, стало четче. На мгновение захотелось подпрыгнуть на месте и воспарить в воздухе над людьми, дорожками и квадратами – правда, это чувство сразу же угасло. Конечно, я понял: все это было следствием того, что я побывал в квадрате. Что отдохнул. Люди, шедшие мне навстречу, улыбались.

Когда первая, самая сильная волна отхлынула, я ощутил замешательство. Мне были знакомы эти чувства: приятная усталость, желание взлететь, душевный подъем после физической работы, – в городе я тоже их испытывал, как испытывал любой севастополец, кроме, может, смотрителя, о котором никто ничего не знал. Но то чувство полета внизу достигалось трудами: необходимыми рутинными заботами, от которых было не увильнуть. Нужно было жить, питаться – а стало быть, и выполнять их. Здесь же ты ничего не производил, отдавая энергию в никуда и получая ее из ниоткуда. И оттого к моим чувствам добавилось еще одно, новое, от которого было никак не отделаться: что все мои эмоции были незаслуженными и даже ненастоящими. Какой-то обман крылся и в том, что я делал, и в том, что получал взамен.

На самом деле это было первым впечатлением, а оно, как я уже знал по опыту приключений в Башне, бывает обманчивым. Поблуждав по уровню, я наконец заметил нечто необычное. В четырех квадратах значительно больших размеров, чем все остальные, и расположенных рядом друг с другом, вместо привычных уже тренажеров и зеркал я увидел широкие трубки, выступающие из земли. Больше всего они напоминали гигантские, чуть выше человеческого роста, ракушки. Причем линии разграничения, отделявшие обычные квадраты, здесь были красными и зелеными и поворачивали к этим ракушкам, туда же указывали стрелки. Из двух ракушек непрерывно выходили люди, еще в две, наоборот, заходили, словно эти гигантские трубы, как пылесос, втягивали людей в себя в одном месте и возвращали обратно в другом. Но, конечно же, это были разные люди, и их потоки никак не пересекались. Они выглядели сосредоточенными, их лица не выражали эмоций, и они практически не говорили «Привет» или «Отдохни».

Подойдя ближе, я увидел, что в ракушках оборудован спуск вниз, – и у меня тут же появилась догадка, куда он вел. Ведь где-то же все эти люди должны были обитать, при том, что на уровне не было ни отделенных залов, ни даже стен. Подход к использованию пространства здесь был явно творческим, при том что увидеть кого-то, хотя бы немного похожего на «творца», среди всех этих людей было непросто. Село! Ну конечно, внизу находилось село, понял я.

Одно смущало: если то, чем они занимались на поверхности, здесь считалось отдыхом, то чем они занимались этажом ниже?

Вряд ли до и после того случая я поражался в Башне так же неприятно. Мне доводилось испытывать и страх, и омерзение, и раздражение, но такое паршивое чувство случилось впервые, едва я спустился в то село. С первого же взгляда оно шокировало.

Жилые комнаты села в точности повторяли те, в которых обитали жители нижних уровней: размеры, планировка, расположение мебели и предметов необходимости были совершенно такими же; бесконечные ряды повторяющихся одинаковых комнат, как и там, образовывали длинные коридоры, неотличимые друг от друга, пересекавшие такие же коридоры с такими же комнатами. Но была одна деталь, которая меняла все.

Эти комнаты были прозрачными.

Их очертания оказались расчерчены на полу теми же линиями, что и квадраты: над чертежом поднималась гибкая пластиковая стена чуть выше человеческого роста, которую, впрочем, как я выяснил позже, не мог преодолеть никто, кроме обитателя комнаты. Ее можно было гнуть, но перелезть или сломать не получилось бы. Потолок в помещениях села отсутствовал, а двери были сделаны, кажется, из того же гибкого материала, что и стены, но открыть их было непросто – они реагировали только на прикосновение руки. Поскольку двух одинаковых рук не бывает, я мог открыть только свою дверь и был единственным, кто смог бы это сделать.

Исключением из общей зоны видимости были разве что туалет с душем – прозрачная стенка, отделявшая их от комнат, была слегка замутненной, так что через нее можно было разглядеть лишь силуэт человека.

Стоит ли говорить, что первая попытка выспаться на виду у окружающих была ужасна? Но усталость всегда побеждает, победила она и тогда. Тот сон стал чем-то вроде переломного момента: отправившись снова наверх, я по-прежнему испытывал по отношению ко всему, что меня окружало, недоверие, но оно становилось все меньше, сменившись искренним любопытством и попытками разобраться, в чем же прелесть уровня для всех этих людей.

Очень скоро я и сам начал испытывать эту прелесть.

Лишние фрагменты

Я долго бродил по дорожкам, присматриваясь к людям, аппаратам и зеркалам. Мне все казалось чудным и странным, и по большому счету я не понимал, что делать дальше. Убеждал себя в том, что решение придет и что на этом уровне обязательно найдется какая-нибудь подсказка для меня, как это случалось прежде. Но уровень был удивительно однообразен. В задумчивости я подошел к зеркальной стене и, встав между двумя бегунами на стационарных платформах, сложил руки на груди. Я всматривался в собственное изображение, будто надеясь, что оно родит во мне какой-то импульс, мысль, идею. Ну, или хотя бы просто намекнет.

И тут я заметил, что сквозь очертания моего лица – глаз, носа, губ – проступает что-то еще. Как проступает за отражениями бегущих людей и всего, что происходило рядом. Заинтересовавшись, я подошел к зеркалу вплотную, едва не уткнувшись в него, и понял: оно не просто отражало то, что происходило в гигантском зале; оно даже не было зеркалом в том понимании, к которому я привык. Скорее, это было как очки у Евпатории: стекло с зеркальным напылением, только очень прочное и толстое. Издалека оно показывало людям то, на что им больше всего нравилось смотреть. – их самих. Но для тех, кто подходил к нему ближе, приоткрывало тайну.

Сложно, конечно, сказать, можем ли мы называть тайной то, что доступно, стоит только захотеть, любому человеку из десятков тысяч здешних резидентов? Но для одного меня, безусловно, это было одной из главных тайн мироздания: кажется, впервые с тех пор, как мы попали сюда и уверовали в то, что Башня не имеет окон, я имел возможность заглянуть за ее пределы. За стеклом был внешний мир. И я, как в детстве, пока мама с папой спали, смотрел в окно в надежде увидеть что-то интересное, прислонившись к нему, затаив дыхание и привстав на мыски.