Лампёшка не знает, что это за стук, — а это толстыми брусьями заколачивают дверь маяка. Август остался внутри и выйти наружу уже не сможет. Заперт с семилетним запасом спичек, которыми он каждый вечер должен зажигать лампу на башне.
— Это с моей-то ногой?
— До твоей ноги нам нет никакого дела, Ватерман. А каждое утро свет положено гасить.
— Это я и так знаю, я уже десять лет этим занимаюсь.
— Твоя дочь занималась, а это не одно и то же.
Шериф смеётся собственной шутке. Его помощники тоже хихикают, продолжая забивать гвозди.
— А что мне есть? Или я спички жрать должен?
— Еду тебе будут приносить каждый вечер, — отвечает шериф. — Но никаких деликатесов, ха-ха, не надейся.
Август выглядывает в дверное окошко. Но оно маленькое, через него мерзавцев не достанешь.
— А как же моя дочь?
Ответа нет.
— Как она будет без меня? Что с ней станется? Эй! — Август бессилен, ему остаётся только плеваться в стоящих под окошком людей. Огромными, полными ненависти плевками. — Эй! Я вас спрашиваю!
Последний удар молотком, и помощники торопливо собирают инструменты. Брезгливо морщась, они стирают августовы слюни со своих воротников и по тропе возвращаются в город.
Август шлёт им в спину проклятия.
— Отвечайте! Когда я увижу мою дочь?
Шериф не замедляет шага.
— Это ещё надо заслужить, Ватерман! — кричит он через плечо. — Вот заслужишь, тогда и посмотрим.
Марта
Чёрный дом построили недалеко от города, на прибрежном утёсе, — с видом на бухту. Но в последние годы деревья в саду так разрослись, что совсем закрыли море, и теперь из окон видны лишь ветви да листья чёрного плюща, обвивающего дом. Надо бы кому-нибудь хорошенько их подрезать, но никто этим не занимается. В зарослях плюща всё шуршит и копошится: там совы и пауки, жуки и ночные птицы.
А люди-то в доме живут? Не похоже. Сердито и угрюмо повернулся дом спиной к морю, ставни закрыты, двери заперты, вокруг — высокая чугунная ограда с заострёнными прутьями.