Избранное

Проходя мимо мужиков, он перекидывался с ними двумя-тремя словами; ушел он вместе с батюшкой.

После их ухода все почувствовали облегчение. Некоторые не решались сидеть в присутствии батюшки, теперь усаживались на что придется.

С темнотой многие разошлись по домам.

Остались бдеть лишь бобыли да ровесники покойного, а все больше сродственники.

Все крыльцо заполнили нищие и бродяги, невесть откуда пронюхавшие о случившемся. Чуть где запахнет смертью, они тут как тут, налетают, будто стервятники.

В сенях тоже стояли несколько человек, стояли они, опираясь на посохи, и ждали, когда начнется бдение.

В комнатах среди крестьян шел разговор о созревшей без зерен, пустой пшенице, загубленной засухой, о предстоящем сенокосе.

Про покойника никто не вспоминал, о нем словно совсем забыли.

Двое мужиков из Тодорикиной родни взяли на себя хозяйственные заботы: один поехал с зерном на мельницу, другой затемно отправился в город, чтобы «как раз поспеть к утру, когда лавки откроют».

Близилась ночь. Все стали выказывать нетерпение, боясь, что не успеют они ни выпить, ни закусить, кто-то из мужиков даже крикнул из-за стола:

— Эй, Тодорика! Сусана! Поесть-то дадите ай нет? Оголодали мы, не домой же идти?

Тодорика лежала на кровати в маленькой комнате, окруженная бабами из своей родни; она приподнялась, глянула на собравшихся мутным глазом и сказала Лодовике, жене Крынжала, здоровенной бабе ростом с высокого мужика:

— Дай им поесть. Там на полке хлеб. Кажись, и водку приносили. Эй, Василе, ты куда водку девал?

Василе, юркий, шустрый мужичонко, сморщенный, как печеное яблоко, всегда тершийся около баб, выскочил, как черт из-под печки, нагнулся, пошарил под лавкой, извлек оттуда бутылок восемь водки и ловко сунул себе под мышки.

— Тут они! Куда ж им деваться? — торжественно объявил он.

— Поставь на стол да сала принеси и нарежь.

Лодовике и на стул вставать не понадобилось, протянула она свою громадную лапищу, достала с полки четыре больших каравая пшеничного домашнего хлеба да две кукурузные лепешки. Василе принес из кладовой шмат сала, нарезал аккуратными ломтиками, принес и брынзу. Всей этой снедью окружили водочные бутылки, и смотрелись они теперь не так одиноко.

— Ешьте, пейте, мужички. Только вот стаканов нету, всего-навсего один.

— На наш век хватит. С одним управимся. Где наша не пропадала: будем пить по очереди. А кому не глянется, дверь не на запоре… Тише едешь, дальше будешь.

— Ладно тебе, кончай уж…