В доме Урканов на время воцарился покой. В воскресенье все вместе отправились в церковь. Симион, одетый в полушубок, расшитый красными нитками, протиснулся вперед и, выпятив пузо, продремал всю службу рядом с похрапывающим сватом Трилою.
Домовитому хозяину такое и не в упрек.
ПОХОРОНЫ СТАРИКА УРКАНА
Вечером во вторник старый Уркан неожиданно вернулся домой. Никто, само собой, не ведал, где он бродил и откуда пришел, — из Турду, Лудоша или еще откуда. Не впервой ему было спускаться с холмов Кымпии в долину Муреша, а то и в Тырнаву. Чем дальше от села он забирался, тем приветливей и щедрее бывали с ним люди, — народ-то кругом богобоязненный.
А может, и оттого, что не знали, кто он. Но и там подстерегали его опасности. Осторожный человек тоже может угодить в капкан или провалиться в западню. Случалось такое и со старым Урканом. Забрел он как-то далеко от родного села, до самой Быстрицы дошел; одет был, как обычно, в лохмотья, в которых всегда отправлялся на промысел: постолы стоптанные, штаны заплатанные, рубаха — ветошь, едва на плечах держится, шапка дырявая, а из дыр седые лохмоты торчат, грязный, в пыли, с котомкой за плечами, словом, оборванец оборванцем, — зашел он в какой-то двор, а хозяин его тут же признал, видел он его однажды на ярмарке, когда Уркан своих волов продавал.
— Вот так штука, неужто это ты, дядя Уркан? — изумился он. — Что это с тобой стряслось? Или мир вверх тормашками перевернулся, или я чего-то не понимаю: с каких пор бедняки по хатам сидят, а богатеи за милостыней ходят?
Был и другой случай, в Регине. Увидал его на улице Симионов дружок, с кем тот солдатчину отбывал, привел к себе в хату, усадил за стол, накормил-напоил чем бог послал, про беду его выслушал, как у Уркана хата сгорела и наводнением все хозяйство начисто смыло, спать уложил на чистое белье и даже подушку в ногах положил, точно жениху, а утром дал ему меру зерна и яйцо. «На, говорит, отнеси сыну, пущай поле засеет да птицу разведет в доме. Негоже тебе, дядя Уркан, по миру ходить да попрошайничать. Стыдно это, грешно…»
Стыда он, конечно, никакого не чувствовал, и увещевания эти ему были нипочем. Но понял, что в каждом деле есть свои подвохи, и извлек для себя необходимый урок. Впрочем, такое с ним случалось не часто, раза два-три за все годы.
Если в каком-нибудь дворе хозяин смотрел на него косо, с недоверием, а то и вовсе мимо, будто не замечает, старик втягивал голову в плечи и бочком-бочком подобру-поздорову со двора, из этого села, куда-нибудь подальше. В другой двор он и не заходил, упаси бог — а вдруг и там встретят так же, а то и еще похуже. Потихоньку перешагивал он через лаз и полем, стараясь обходить мужиков, что работали на пахоте, шел в другое село.
«Нехорошие люди, — думал он, радуясь, что благополучно избежал опасности. — Земля так и кишит злыднями, чума их возьми!»
Страшнее ругательства за ним не водилось, и вообще человек он был незлобивый, мягкий, никому бед не причинял.
Так долгие дни, а то и недели бродил он по свету из села в село, из хаты в хату. Спал где придется: то в лесу на сухой листве, убаюканный колыханием веток под шум ветра, а в безветрие, под пение птиц, спал он и под открытым небом в широком поле, подложив под голову свою нищенскую суму, а то в чьем-нибудь доме, у набожного хозяина, притулившись возле печки на охапке соломы.
Люди щедро одаривали его чем придется: яйца давали, пшеничную или кукурузную муку, деньги. Набив свой мешок полным-полнехонько, он заходил к какому-нибудь откупщику и, сторговавшись с «овреем», вываливал свое добро. Надо сказать, что старик, дай ему бог здоровья, не жадничал. «Оврей» потчевал старика водкой, и старик, взяв из-за двери свою котомку и посох, отправлялся дальше. Уходя, он проверял, на месте ли лежат за подкладкой полученные деньги, и говорил хозяину на прощание:
— Ну, бывай здоров!
— Счастливо, счастливо!.. Ты, дед Уркан, как будешь в наших краях, непременно заходи… непременно…
— Ладно… ладно… — отвечал старик и уходил, шаркая ногами в дырявых постолах.
«Оврей» некоторое время глядел ему вслед, потирая белые, пухлые как пампушки руки с короткими и толстыми пальцами, и, захлебываясь от радости, посылал воздушный поцелуй тощей подслеповатой жене в свалявшемся парике, сидящей за столом у дверей.
Побродив недель шесть, Уркан возвращался домой пешком, так же как уходил. В огненную колымагу, как он называл поезд, он ни в жизнь бы не сел, а при встрече с ней где-нибудь в пути, когда поезд выныривал неожиданно из-за холма, старик испуганно крестился и плевал, будто встретился с самим дьяволом. Надо сказать, что и поезд платил ему тем же, оставляя где-нибудь на дороге жандарма или какого-нибудь «пса бешеного», который хоть и одет по-господски, но, того и гляди, остановит тебя да спросит: «Кто? Откуда? Куда идешь?» Нет, старику не нравились езжалые дороги, где неведомо кого встретишь. Он любил тихие проселки, а то и просто тропинку в поле; здесь он чувствовал себя как дома. Бывало, встретится мужик на телеге, подвезет за «спасибо и даруй тебе господь здоровья да твоей скотине приплода» до ближайшего села.
ebooksa