Подпольная империя

— Нет.

Я иду к Баксу и снова натыкаюсь на Печёнкина.

— Ну так как, будет игра? — уточняет он.

— Да, сейчас распоряжусь.

— Отлично! — его блестящие жирные губы расплываются в улыбке. — Готовь попку, я тебя опять сделаю.

— Я сегодня не играю.

Улыбка с ползает с его лица.

— Не пойдёт. Если не будешь играть, я наши договорённости аннулирую.

— Ага, щас прям. С чего это? Вроде ж вы себя человеком слова называли.

— А мне по*уй, понял? Я сказал, будешь играть. А то бабу твою оттарабаню. И эту, и ту каланчу иностранную. Обеих сразу. Давай за стол, сынуля. Чисто на бабки, без дополнительных условий. Идёт?

Меня такая злость охватывает, что я соглашаюсь. Неправильное решение, поспешное и принятое на эмоциях, но желание наказать этого самодовольного борова, вспыхивает вместе с гневом и перевешивает голос разума. А гнев, как известно мой старый враг.

Мы садимся за стол. Перед каждым из нас куча денег. Только у Кобзона чуть меньше, чем у остальных. Поскольку он не привёз с собой наличность в необходимых количествах, казино даёт ему в долг. В порядке исключения, разумеется, и как человеку порядочному и хорошо известному.

Парашютист, желавший тоже поучаствовать, в последний момент сдувается, так что мы оказываемся за столом вчетвером. Надо было мне тоже отказаться. Да и вообще соглашаться не стоило. Сейчас деньги нужны. Если проиграю, это нас затормозит на какое-то время. Можно, конечно, у Платоныча опять перехватить, но блин, какого хрена…

Слева от дилера садится Иосиф Давыдович, за ним Цвет, далее генерал и, наконец, я.

Развивается игра потихонечку. Никто особо не рискует, приглядываясь к остальным. Небольшие суммы кочуют от игрока к игроку. Но передо мной и генералом кучи постепенно увеличиваются.

Начинается новая раздача. Сначала всё идёт спокойно, но вдруг генерал резко повышает ставку и мне приходится отвечать.

— Три тысячи, — подтверждаю я.

Дилер выкладывает четвёртую карту, и теперь на столе оказываются червовый туз, а так же восьмёрка, шестёрка и четвёрка пик.

— Прошу господа, — обращается к нам крупье.

Господа все в Париже…