Двор Ураганов

22
18
20
22
24
26
28
30

Я пыталась отвлечься от этого навязчивого чувства, наблюдая за товарищами по несчастью. Каждый как мог выживал в своем лилипутском королевстве, разделенном от соседей морем, кишащим монстрами. Погрузившись в мертвый сон, неподвижное тело Стерлинга напоминало усопшего в мраморе. Франсуаза тоже застыла, надежно сдерживаемая узами водорослей. Зашари, крепко стоявший на ногах, созерцал змеевидные формы в черных водах. Движения ночных мерзостей немного замедлилось, вероятно, потому, что далеко на поверхности царило солнце, но в гротах Сирены по-прежнему – грозные стражники.

– Ты в самом деле веришь, что Народная Фронда поможет справедливости восторжествовать? – голос Зашари внезапно пронзил темноту.

Вопрос застал меня врасплох. Я поняла, что не за тенями сирен наблюдал юноша эти несколько часов молчания, он обдумывал дальнейшую жизнь.

– Убеждена в этом, Зашари. Знаю, что в глазах Магны Вампирии Фронда – преступная организация и что во мне ты видишь террориста. Но правда в том, что фрондеры борются за справедливость. Телом и душой.

– Говорят, они борются против ига вампиров с целью уничтожить только один вид несправедливости: тот, что бессмертные совершают в отношении смертных. Рабство – не их проблема.

Пытаясь унять возбужденное сердцебиение, я подошла к краю камня. Какая разница, услышит ли нас Франсуаза со своей скалы, в эту минуту важно было достучаться до Зашари. Мне никогда не завербовать Бледного Фебюса, но мой товарищ по оружию мог бы занять в рядах Фронды достойное место. Эта амбиция на время заглушила настойчивый зов настойки.

– Ты ошибаешься, – тихо продолжила я в торжественной тишине грота. – Народная Фронда стремится построить общество, справедливое для всех. Она борется против всех кровопийц, реальных и фигуральных: вампиров, которые питаются простолюдинами; хозяев, которые процветают, эксплуатируя рабов.

Зашари вскинул подбородок:

– Что ты знаешь о рабстве, Жанна Фруаделак? Что ты знаешь о страданиях тех миллионов, которых вырвали из родного континента, чтобы обратить в рабов? Учитывая закон о невыезде, много ли ты видела городов и селений до своего приезда в Версаль?

Масштабы преступления, в течение веков совершаемого против части человечества, сокрушали. Перед дорожным катком Истории я ощущала себя песчинкой, не способной изменить ее ход, хотя понимала, что достаточно и крупинки, чтобы застопорить работу привычно откатанной машины смерти.

– Ты прав, Зашари, – прошептала я. – Маски сняты: Жанна – всего лишь мелкая простолюдинка из глубинки Оверни, не видевшая большого мира. Я никогда не смогу поставить себя на место жертв, которыми являются чернокожие рабы из Америки, но могу попытаться узнать и уважительно тебя выслушать, тебя, кто близок к ним.

Ноги Зашари, сильные и крепкие, как колья, согнулись, а за ними и все тело. Впервые с момента появления в гроте юноша разрешил себе сесть. Его плечи ссутулились, шпага упала на камень. Я ни разу не видела луизианца в минуты слабости, он замкнулся в своем стремлении служить Королю, замуровался вместе со своим прошлым, своими воспоминаниями, чувствами, чтобы версальский Двор мог лицезреть непреклонного оруженосца, этакую бронзовую статую.

Но основание статуи пошатнулось. Одно дружеское слово, и болезненное прошлое всколыхнуло память. Перед благородной Дианой де Гастефриш юноша не мог открыть своего сердца, глядя в лицо простолюдинки Жанны Фруаделак, он, наконец, сдался.

– Я мог бы догадаться, что Король ничего не предпримет, – задумчиво и тихо произнес Зашари.

Реверберация[164] грота позволяла шепоту звучать отчетливо, как если бы оруженосец стоял рядом со мной.

– Должен был понять: Нетленный не поднимет и мизинца своей бессмертной руки… той самой, которая триста лет назад подписала позорный Черный кодекс. Какой же я дурак! Поверил в то, что смогу изменить его! – Мужественное лицо скривила горькая гримаса. – Отец и мать в Гран-Домене рассчитывают на меня.

– Ты сын рабыни и Филибера де Гран-Домена, который даровал тебе свободу? – мягко поинтересовалась я.

Глаза юноши полыхнули огнем:

– Никто мне ничего не даровал, свою свободу я вырвал!

Давно подавляемый бунт, наконец, вырвался наружу: крик души взорвал оруженосца, реверберируя под скалистыми сводами. Его пыл потряс меня. Он мощно перекликался с моими собственными чаяниями. Я бросила взгляд на крепко спящего Стерлинга.