Медвежий угол

Она кивнула. Она и сама не знала, сможет ли когда-нибудь уснуть.

– Конечно, любимый. Конечно.

В другом доме за другим кухонным столом сидели другие родители. Десять лет назад они уехали из Канады и поселились в Бьорнстаде, потому что это было самое тихое и спокойное место из всех знакомых мест. Потому что им так нужно было оказаться где-то, где, как они думали, не может случиться ничего плохого.

Они ничего не говорили. За всю ночь не проронили ни слова. И все же каждый из них знал, что думает другой. «Мы не можем защитить своих детей».

Не можем защитить своих детей не можем защитить своих детей не можем защитить своих детей.

35

Ненависть бывает весьма вдохновляющим чувством. Мир перестает быть непонятным и пугающим, если разделить всех на друзей и врагов, на своих и чужих, хороших и плохих. Самый простой способ объединить группу – вовсе не любовь, потому что любовь – это трудно, любовь требовательна. А ненависть – это просто.

Поэтому в случае конфликта мы первым делом выбираем сторону, ведь это проще, чем держать в голове два мнения одновременно. Во-вторых, мы ищем факты, подтверждающие то, во что нам хочется верить, это самое приятное, оно позволяет нам жить дальше как ни в чем не бывало. В-третьих, мы перестаем считать своего врага человеком. Для этого есть много способов, но самый простой – лишить его имени.

Так что когда наступила ночь и правда расползлась по городу, никто не писал в сообщениях «Мая». Все писали «М». Или «девушка». Или «сучка». Никто не говорил об «изнасиловании», все говорили об «обвинении». «Ничего не случилось», – поначалу говорили все, потом: «А если и случилось, то она сама этого хотела», и, наконец: «А если не хотела, то сама виновата – нечего было нажираться и идти с ним в его комнату». Из «Она сама этого хотела» неизменно вытекало: «Сама виновата».

Как легко убедить друг друга перестать видеть в человеке человека. А когда тех, кто молчит, скорее большинство, то даже горстку голосов можно принять за единогласный хор.

Мая делала все, что требовалось, все, о чем ее просили. Отвечала на все вопросы полицейских, сдавала все положенные анализы, ездила к психотерапевту, проведя не один час в машине, чтобы раз за разом вспоминать то, о чем хотелось забыть. Чтобы ощущать то, что хотелось бы вытеснить, плакать, когда хотелось кричать, говорить, когда хотелось умереть. Ана звонила ей, но Мая выключила телефон. Он забит анонимными эсэмэсками. Люди так быстро сделали выводы, что завели себе новые сим-карты только ради того, чтобы сказать ей, кто она такая, не пожелав, однако, представиться.

Мая пришла домой, и куртка соскользнула на пол, как будто стала ей велика. Ее тело становилось все меньше и меньше, внутренние органы один за другим его покидали. Легкие, почки, печень, сердце. Под конец остался только яд.

Лео сидел у компьютера. Услышал, что она встала в дверях. Она давно не заходила к нему в комнату – с тех пор, когда они были совсем маленькие.

– Что ты делаешь? – едва слышно спросила она.

– Играю, – ответил Лео.

Он отключил интернет. Телефон валялся на дне рюкзака. Старшая сестра стояла в нескольких метрах от него, крепко обхватив себя руками, и смотрела на стены, где еще вчера висели хоккейные свитера и афиши.

– Можно с тобой? – прошептала она.

Он принес из кухни стул. Они играли молча. Всю ночь.

Мира у себя в офисе отсиживала встречу за встречей. Сражалась. Все это время Петер сидел дома, наводил порядок, отчищал каждый квадратный сантиметр, тер раковину, пока не заболели руки, перестирывал простыни и полотенца, отмыл вручную каждый бокал.

Когда они потеряли Исака, им хотелось порой иметь врага, кого-то виноватого, просто чтобы было кого наказать. Некоторые советовали им побеседовать об этом с Богом, но родителям трудно не сорваться на собеседника, трудно сохранять веру в высшие силы, когда касаешься пальцами дат на надгробии. Математика тут ни при чем, формула для подсчета отпущенного времени жизни проста: берешь четырехзначное число на камне справа, отнимаешь от него число слева, умножаешь результат на триста шестьдесят пять и добавляешь по одному дню на каждый високосный год. Но сколько ни считай, ничего не сходится. Ты считаешь, и пересчитываешь, и снова считаешь, но ничего не получается, сколько ни складывай, все мало. Дней слишком мало, их не хватает на целую жизнь.