Сейчас Рамона ни черта не понимала. Сдвинется дело с мертвой точки? Или мы просто свыкнемся?
Прежде чем взять дробовик и уйти в лес, Алан Ович оставил детям подарки, положив их каждому на кровать. Никто не знал зачем – может, надеялся, что они запомнят его таким. Он зайдет поглубже в лес, и пусть дети подумают, будто он их просто покинул. Пусть фантазируют, что на самом деле он секретный агент и его послали выполнять ужасно секретное задание. Или что он астронавт и улетел в космос. Может, он надеялся, что их детство продолжится.
Все вышло не так. Адри, его старшая дочь, не смогла потом объяснить, откуда она знала, где отец. Она просто чуяла, куда идти. Может быть, поэтому собаки и любили ее – она обладала особым чутьем, которого недостает обычным людям. Она не кричала «папа», пробираясь между деревьями, – дети охотников так не делают, они усваивают, что все мужчины в лесу чьи-то папы, и, если хочешь дозваться своего, звать надо по имени, словно ты для него просто знакомый. Адри не была просто знакомой, она с самого рождения носила в себе нечто Аланово. И как бы далеко отец ни ушел в лес, она его находила.
Бар может быть довольно мрачным местом – жизнь дает нам гораздо больше поводов для печали, чем для праздника, подносит больше поминальных рюмок, чем бокалов за здоровье новобрачных. Но Рамона знала, что порой бар и нечто иное, от чего идут трещинами камни, которые носишь в груди. Бару не обязательно быть лучшим местом в мире – довольно и того, что он не худшее.
Последние недели были наполнены слухами. Говорили, будто фабрику продают, а в Бьорнстаде, давно привычном к тому, что в городе закрывают то одно, то другое, вполне допускали, что на самом деле речь идет о банкротстве. Легко называть такие рассуждения «циничными», но цинизм – всего лишь химическая реакция в перенасыщенном растворе отчаяния. О безработице теперь говорили не только молодые мужчины из бара «Шкура»; теперь встревожены были все. В маленьком городке разорение работодателя – стихийное бедствие, у каждого найдется пострадавший знакомый, а в конце концов пострадаешь и ты сам.
Легко называть параноиками горожан, которые без конца твердят, что политики просто закачивают все ресурсы в Хед, что им плевать, народится ли в Бьорнстаде еще хоть одно поколение. Но худшее свойство паранойи в том, что единственный способ перестать выглядеть параноиком – это оказаться правым в своих опасениях.
Некоторым детям не дано освободиться от своих родителей до конца: их ведет по жизни родительский компас, они смотрят на мир родительскими глазами. Когда случаются страшные вещи, большинство людей становятся волнами, но кое-кто превращается в скалу. Волны накатываются и отступают под порывами ветра, а скалы лишь принимают удар за ударом и непоколебимо ждут, когда закончится шторм.
Адри была ребенком, но она вынула ружье из рук отца и села на пень, держа отцовскую руку в своей. То ли в шоке, то ли осознанно прощаясь – с отцом и с собой. После того дня Адри стала другой. Когда она поднялась и пошла через лес обратно в Бьорнстад, то не кричала в панике «помогите!», а решительно направилась домой к самым опытным и самым сильным охотникам и попросила помочь перенести тело. Когда мать с криком рухнула на пол в прихожей, Адри подхватила ее, потому что к тому времени девочка уже проплакалась. Она готова была стать скалой. И стала.
Катя и Габи были мамины дети, а Адри и Беньи – дети Алана Овича. Источники конфликтов и разжигатели войн. И каждый раз, когда Адри отправлялась в лес искать своего младшего, она знала, что обязательно найдет его, словно в его кожу были зашиты магниты. Адри боялась другого. Она боялась найти его мертвым, боялась каждый раз. Братишка не понимал, что в такие моменты творится внутри у старшей сестры. Тревога, спрятанная за роговицей, слова, спрятанные за другими словами, ключи от оружейного сейфа, спрятанные на ночь под подушку.
Беньи не сидел на дереве. Он лежал на земле.
Элизабет Цаккель вошла в «Шкуру». Время ужина уже давно прошло, но Элизабет села в углу, и перед ней появилась большая тарелка картошки. Ей даже не пришлось просить Рамону.
– Спасибо, – сказала хоккейный тренер.
– Не знаю, что там едят эти веганутые, кроме картошки. Но у нас грибные места. Скоро сезон! – прозвучало в ответ.
Цаккель подняла глаза, Рамона резко кивнула. С чувствами у владелицы бара тоже обстояло неважно, и это был ее способ донести до посетительницы свою надежду, что хоккейный тренер задержится в Бьорнстаде подольше.
Беньи лежал неподвижно, с распахнутыми глазами, устремленными в никуда. Адри помнила отцовскую руку, с тех пор как девочкой сидела на том пне. Холодную, неподвижную, без пульса.
Осторожно, совершенно беззвучно и мягко старшая сестра улеглась на землю рядом с младшим братом. Положила руку на его руку, ища тепло, биение под кожей.
– Ты меня в гроб вгонишь. Я его ищу, а он тут разлегся, как кретин, – прошептала она.
– Извини, – ответил Беньи.
Не пьяный, не под кайфом. Сегодня он не пытался сбежать от чувств. Адри еще больше встревожилась.
– Что стряслось?