Луиза постучала в дверь комнаты герцогини. Ей позволили войти. Мать раскладывала пасьянс по правилам, понятным только ей, но ее забавляло это занятие.
– Входите, душенька… Вы, должно быть, привезли образцы тканей для детской, что я заказывала? – Король листьев занял место наискось от валета желудей. Бубновая дама оказалась под шутом.
– Не совсем, – отозвалась Луиза. – Взгляните вот на это. Мне кажется, он ваш. – И она протянула матери гербарий, раскрытый на развороте нарцисса и водяной лилии.
Эмилия подняла тяжелые веки и бросила мимолетный взгляд на альбом в руках дочери. Равнодушие стекло с ее лица, как растаявший воск, и сменилось страхом. Рот женщины растянулся до предела в беззвучном вопле, она вскочила, опрокинув стул, и попятилась, словно от призрака.
– Тебя нет, тебя нет!.. Тебя не может быть! – не своим, хриплым голосом воскликнула герцогиня.
– Мама, я здесь, я существую… – Луиза не могла сдержать слез, глядя на бедное создание. Она хотела броситься к матери, обнять ее и умолять признать дочь, но тут безумная заговорила вновь.
– Я видела, как ты захлебнулась… я видела твое лицо под ряской! О Эрнеста, я лишь смотрела… лишь смотрела… и никого не позвала… Прости!.. – Она опустилась на колени и поползла к девушке, путаясь в платье, в мольбе протягивая руки. – Сестра, прости… – Эмилия упала ничком и закричала, как умирающий зверь, вцепившись себе в лицо.
На ее вопли тут же сбежались служанки. Подхватив герцогиню под руки, они поволокли больную к кровати. Одна из женщин достала из-под матраса кожаные ремни, откупорила бутылочку темного стекла. Словно из ниоткуда возник стеклянный шприц.
Не в силах смотреть на это, Луиза бросилась вон из комнаты. Забытая «Азбука цветов» осталась лежать на ковре. Слова нестерпимо грохотали в ее ушах: «Эрнеста, сестра…» Мертвая сестра матери. Луиза все бежала, подгоняемая страшной тайной, что дышала ей в спину.
Портрет. Еще один, почти скрытый за драпировкой от посторонних глаз. Но ей нужно было его увидеть.
Две девочки в забытом ныне розарии. Одной лет десять, изящная брюнетка. Вторая старше, уже подросток, с улыбкой хитрой и игривой.
И с медным блеском в русых волосах.
Еще недавно в среде рабочих говорили: «Поезд – блажь для богатых, что вечно торопятся». Путешествия по железной дороге уже перестали быть роскошью, но герцог был богат, и он спешил. А дочь – лишь инструмент, что нужно заставить петь. Поэтому он взял ее с собой. Что он сделает, если она выдаст фальшивую ноту? Откажется играть? Сломает, выкинет… Не все ли ей равно?
Вагон-ресторан переливался хрусталем и влажно сиял лакированной древесиной, размеренно покачиваясь. Покачивалось и вино в бокале перед Луизой. Оно не привлекало ее, как и искусно приготовленное кушанье на серебряной тарелке. Сгущалась тьма, но за окном еще видны были поля, перелески, покосившиеся заборы ферм. Только далекие горы казались неподвижными, как сама земная твердь. Фердинанд Спегельраф методично кромсал ножом и вилкой непрожаренное мясо.
– Я думал, ты будешь рада вернуться к работе, – заговорил он, промокнув тонкие губы салфеткой. – Ведь так?
– Да, отец.
Ей не хотелось продолжать этот официозный разговор, повтор всего, что было сказано между ними в замке. Но герцог хотел быть уверенным, что она его услышала и будет послушна.
– Жить можешь в гостинице, так уместнее. Но раз в неделю будешь приходить ко мне в резиденцию. Это ясно?
– Да, отец…
Как еще отвечать такому властному человеку? Как выбраться из силков его воли? Она была свободнее, пока звалась безродной сиротой.