Бесчестье

– Вам повезло, – говорит она, закончив осмотр. – Глаз не поврежден. Облей они вас бензином, совсем другая была бы история.

Он выходит от нее с забинтованной головой, с закрытым повязкой глазом, с примотанным к запястью пузырем со льдом. В приемной он с удивлением обнаруживает Билла Шоу. Билл, который на голову ниже его, обнимает его за плечи.

– Ужасно, просто ужасно, – говорит он. – Люси останется у нас. Она хотела сама забрать вас отсюда, но Бев и слышать об этом не пожелала. Ну, как вы?

– Более-менее. Легкие ожоги, ничего серьезного. Простите, что мы испортили вам вечер.

– Глупости! – говорит Билл. – Для чего же еще существуют друзья? Вы бы сделали то же самое.

Произнесенные без тени иронии, слова эти застревают в его сознании, не желая никуда уходить. Билл Шоу верит, что если его, Билла Шоу, стукнут по голове, а потом подожгут, то он, Дэвид Лури, приедет в больницу и будет сидеть, не имея даже газеты в руках, дожидаясь, когда Билла можно будет отвезти домой. Билл Шоу верит в это, потому что он и Дэвид Лури как-то раз выпили вместе по чашке чаю и, стало быть, связаны теперь взаимными обязательствами. Прав ли Билл Шоу или ошибается? Неужели Билл, родившийся в Ханки, километрах в двухстах отсюда, и работающий в скобяной лавке, видел в жизни так мало, что даже не ведает о существовании людей, которые не питают особой охоты обзаводиться друзьями, людей, чье отношение к мужской дружбе разъедено скептицизмом? Современное английское «friend», «друг», происходит от староанглийского «freond», а то – от «freon», «любить». Выходит, совместное чаепитие связует, согласно воззрениям Билла Шоу, людей узами любви? Да, но не будь Бев и Билла Шоу, не будь Эттингера, не будь определенного рода уз, где бы он сейчас находился? На разграбленной ферме со сломанным телефоном, среди мертвых собак.

– Ужасная история, – повторяет Билл Шоу, когда они садятся в машину. – Отвратительная. Читаешь о таком в газете – оторопь берет, но когда оно случается с кем-то, кого ты знаешь, – Билл покачивает головой, – вот тогда до тебя доходит по-настоящему. Как будто вокруг снова идет война.

Он не дает себе труда ответить. День еще не умер, еще живет. «Война», «отвратительная» – каждое слово, которым ты пытаешься подвести черту под этим днем, исчезает в его черном зеве.

Бев Шоу встречает их в дверях.

– Люси приняла успокоительное, – объявляет она, – и легла; ее лучше не трогать.

– Она была в полиции?

– Да, ваша машина объявлена в розыск.

– А с врачом она виделась?

– Все сделано. Вы-то как? Люси сказала, вы сильно обгорели.

– Обгорел, но не так сильно, как кажется.

– Тогда вам надо поесть и отдохнуть.

– Я не голоден.

Бев наполняет для него большую старомодную чугунную ванну. Он погружается в воду, вытягивается во всю свою белокожую длину и пытается расслабиться. Однако, когда приходит время вылезать из ванны, он оскальзывается и чуть не падает: слаб, как ребенок, да еще и голова кружится. Приходится звать Билла Шоу и, ежась от унижения, принимать помощь, без которой он не смог бы ни выбраться из ванны, ни вытереться, ни влезть в одолженную ему пижаму. Чуть позже он слышит приглушенные голоса Бев и Билла и понимает, что разговор идет о нем.

В больнице его снабдили стеклянным тюбиком с болеутоляющим, пакетом перевязочного материала и приспособлением из алюминия, этакой подпоркой для головы. Бев Шоу постелила ему на пахнущем кошками диване; засыпает он с удивительной быстротой. Среди ночи он просыпается с совершенно ясной головой. Ему явилось видение: Люси звала его, эхо произнесенных ею слов – «Сюда, сюда, спаси меня!» – все еще отдается в ушах. В видении она – с протянутыми к нему руками и зачесанными назад мокрыми волосами – стояла в поле белого света.

Он вскакивает, напарывается на стул, тот падает. Вспыхивает свет, перед ним – Бев Шоу в ночной сорочке. «Я должен поговорить с Люси», – с трудом произносит он. Во рту пересохло, язык распух.