– Я говорю.
– Вы говорите? Вы защитите ее?
– Я ее защищу.
– В прошлый раз вы ее не защитили.
Петрас наносит на трубу новый слой смазки.
– Вы говорите, что знаете о случившемся, но ведь вы ее не защитили, – повторяет он. – Вы уехали, появились трое бандитов, а теперь оказывается, что вы в дружбе с одним из них. Какой, по-вашему, вывод я должен сделать?
Ближе к тому, чтобы предъявить обвинение Петрасу, он еще не подходил. Но почему бы и нет?
– Мальчик не виноват, – говорит Петрас. – Он не преступник. И не вор.
– Я не об одном только воровстве говорю. Совершено и другое преступление, куда более тяжкое. По вашим словам, вы знаете, что произошло. Стало быть, должны понимать, что я имею в виду.
– Он не виноват. Слишком молодой. Просто он совершил большую ошибку.
– Вы точно знаете?
– Знаю.
Труба подогнана. Петрас сгибает хомут, стягивает его, встает, распрямляет спину.
– Знаю. Я же вам говорю. Я знаю.
– Вы знаете. Вам ведомо будущее. Что я могу на это сказать? Вы высказались. Я вам здесь еще нужен?
– Нет, дальше все просто, осталось только зарыть трубу.
Несмотря на доверие, которое питает Петрас к страховому делу, никакой реакции на поданный им иск не следует. Без машины он чувствует себя запертым на ферме.
Как-то вечером в клинике он отводит душу, рассказав обо всем Бев Шоу.
– Мы с Люси в раздоре, – говорит он. – Наверное, тут нет ничего удивительного. Родители и дети не созданы для совместной жизни. В нормальных обстоятельствах я бы уже уехал, вернулся в Кейптаун. Но не могу оставить Люси одну на ферме. Я пытаюсь уговорить ее передать хозяйство Петрасу и отдохнуть. Но она меня не слушает.
– Детям необходимо предоставлять свободу, Дэвид. Вы же не сможете вечно присматривать за Люси.