— Не помню.
— Но иногда… — продолжил доктор и многозначительно замолчал.
— Иногда мне снятся сны про…
— Войну.
— Да. Про самое начало войны и я… будто бы я с отрядом школьников оказался…
Виктор резко вздрогнул.
— Граната, — вырвалось у него. — Там взорвалась граната. — И он взглянул на Шарова. — Вы… вы помните?
Майор изменился в лице. Решительные, волевые черты исказились судорогой.
Он поднял левую руку и быстро взглянул на запястье.
— Тринадцать тридцать семь. У меня в руках ракетница, я посмотрел на время и поднял ее к небу. В этот момент раздался взрыв.
Жуткое молчание воцарилось в ледяном кабинете.
Наконец голос с хрипотцой сказал:
— Да, судя по засекреченному докладу командира части, так все и было. Взорвалась граната, похищенная из оружейной комнаты одним из учеников. И если бы вы не вернулись, его бы отдали под трибунал.
— Так мы вернулись… — с легким торжеством сказал Виктор.
— Не обольщайся, Шаров. Вы вернулись только потому, что помогли себе сами. С моей помощью. И прямо сейчас и здесь вы должны решить, что делать. Или поверить во все это и броситься на помощь группе ребят, попавшей в ужасный сорок первый год, или арестовать меня и передать властям.
Виктор и Шаров переглянулись. Шаров как полицейский задал первый интересовавший его вопрос:
— Тебе-то это зачем? Даже если предположить, что весь этот бред — правда, какая тебе с этого польза?
В окно ударил сильный порыв ветра, стекло завибрировало. Виктор вздрогнул.
Мужчина в кресле положил руки на подлокотники, вздохнул и медленно поднялся, повернувшись к мужчинам. Теперь лицо доктора стало отчетливо видно — света от яркого фонаря за окном как раз хватало, чтобы очертить тонкие бесстрастные черты с притягивающим гипнотическим взглядом.
Виктор поежился. Сколько раз он видел этого человека перед собой, но даже и в мыслях не возникало, что это и есть тот самый Моцарт. Сколько историй, болезненных, жестоких, странных и безумных поведал он, проходя сеансы гипноза и психотерапии, не утаивая ничего — потому что так нужно было для его же, Виктора пользы. Сколько? Он не помнил. Вероятно, этот человек знал его жизнь лучше, чем он сам.