Радист стушевался.
— Виноват, товарищ капитан… часа полтора назад, но…
— Что за чушь? Какое нападение? — Артемьев машинально взглянул на «Командирские». Стрелки показывали «16:31». Ни одного духа в радиусе пятнадцати километров нет и быть не может!
— Герасимов из штаба сказал, что может духи так подшутили… но нам они точно ничего не передавали, поэтому я вас и не стал тревожить… но что— то неспокойно мне, товарищ капитан. — Радист смотрел на командира испуганным взглядом.
Личный состав батальона дожидался своей очереди в баню, отдыхал, писал письма родным и…
Несмотря на полную уверенность в безопасности, Артемьев вдруг почувствовал холодок между лопаток.
— Ты когда связывался с дозором?
— Час назад, все было тихо, как и…
Артемьев прислушался. Звенящий зной, смех солдат у бани, шум драгоценной воды из подвешенного авиабака, которой служил душем… — все это вдруг стало вторичным, выцветшим, будто бы стертым внезапной пыльной бурей.
Капитан медленно положил ручку на так и не начатое письмо.
— Кислый… немедленно… слышишь меня… прямо сейчас свяжись снова со всеми дозорами. Комвзводов Карпова, Лисицкого и Трунова ко мне. Живо! Шевелись, быстрей! — закричал Артемьев, толкнул радиста к выходу и бросился следом за ним.
Бесконечно яркое солнце резануло по глазам. Он побежал к бане, на ходу отдавая распоряжения. Идиллическая картинка воскресного дня будто расстроилась — поначалу медленно, неохотно, затем все начало ускоряться — солдаты бросились в землянки, на ходу набрасывая одежду, матерясь и собирая своих.
Артемьев бежал за радистом и когда тот юркнул в палатку, взялся за рацию и принялся вызывать дозор, капитан уже знал, какой будет результат.
Он вынырнул наружу. Прикрывая глаза от палящих лучшей, заорал что есть мочи:
— Батальон, к бою! Занять позиции! Духи на юго-востоке и юго-западе! — и, хотя ни единого тому подтверждения не было кроме чьей-то слишком глупой шутки, он чувствовал, — что-то не так.
Не успел капитан взвесить все за и против, представить, что скажут ему командиры взводов и бойцы после того, как ложная тревога уляжется, а с ней и уйдет и единственный банный день, как…
Глаз ужалил яркий блик, стрельнувший откуда-то издалека, со склона невероятно красивой горы. Артемьев инстинктивно упал, а над ухом мгновение спустя прожужжала снайперская пуля.
«Надо же…» — подумал он, скатываясь за холм. Опустевший кишлак, в котором они остановились, наполнился треском автоматных очередей и разрывами минометных снарядов.
Взгляд метнулся к хлипкой хибаре, которая находилась на самом передовом крае атаки — откуда-то из-под земли рядом с ней вдруг появился моджахед в пыльных шароварах. Артемьев увидел его дикий взгляд и руку, которая медленно вытянула гранату, сделала замах и метнула ее точно в оконный проем.
Артемьев перекатился на живот, достал из кобуры Макаров, снял с предохранителя, уперся ногами и почти мгновенно выстрелил.