Благословение небожителей. Том 1

22
18
20
22
24
26
28
30

Всё это время в его голове зрела мысль: «А что, если Саньлан просто играет со мной?..»

Лан Цяньцю, неотрывно наблюдающий за ними сверху, похоже, подумал о том же.

– Эй ты, перестань её трясти! – не выдержал он. – Он ведь дурачит тебя. Какие ещё правильные движения. Этот тип явно жульничает!

Ши Цинсюаню сделалось так неловко, что он закрыл лицо руками. Призраки внизу раздражённо зашикали, и на Лан Цяньцю осыпался град из игральных костей.

– Болван! Невежа! Рот закрой! – зашипели духи.

– Чего орёшь? Вот-вот начнётся самое интересное!

– Хозяин учит этого даоса правильным движениям – и тот играет всё лучше, это ведь правда!

– Вот именно! Что ты вообще понимаешь!

– Вы… вы все – сборище бессовестных лгунов, вот кто! – выпалил Лан Цяньцю, но вдруг замолчал и густо покраснел, когда стоявшая внизу женщина-призрак дёрнула его за свисающий пояс и отругала:

– Дружок, больше не шуми. Будешь и дальше нести чушь – девчонки стащат с тебя штаны!

Лан Цяньцю никогда прежде не слышал таких угроз и потому лишился дара речи от гнева.

– Вы… вы!.. – только и выдавил он.

Если бы его в бою одолели духи, он бы принял поражение с честью, но лишиться штанов на глазах у всего честного народа!.. Бог войны, покровитель востока не вынес бы такого позора. Так что Лан Цяньцю прикусил язык. Се Лянь поднял голову и увидел, как он изо всех сил пучит глаза, словно пытается подать какой-то знак. Смотреть на него было и смешно, и неловко. Се Лянь мог только опустить голову и тихо сказать Хуа Чэну:

– Саньлан…

Услышав это обращение, Хуа Чэн улыбнулся:

– Не обращай на него внимания. Давай продолжим.

Се Лянь снова потряс чашу. Как и следовало ожидать, на этот раз выпало две пятёрки.

При виде результата духи заголосили ещё громче и принялись отчитывать Лан Цяньцю:

– Видал? С каждым разом всё больше!

А Се Лянь уже давно понял, что Хуа Чэн просто развлекается. Нет никакой правильной позы для этой игры. У него любая поза выходит неправильно, пора бы уже отказаться от попыток изменить судьбу. Он решил тряхнуть чашу в последний раз – как попало, наобум, – но Хуа Чэн легонько сжал его руки: