— Ну, да, — киваю я…
— Я Елена, — представляется её мама. — А это Николай, мой муж. Спасибо вам большое, Егор. Очень приятно было познакомиться. И ещё раз спасибо, что нашли беглянку нашу. Не знаю, что бы мы делали…
Я киваю. Улыбаюсь и киваю. Правда, улыбка получается не очень весёлой. Как-то очень странно это всё и тревожно… И почему-то немного грустно… Интересно, свою новую жизнь мы воспринимаем, как более важную, а старую, закончившуюся, списываем со счетов. Наверное, потому что самим нам в неё вернуться уже не светит.
Кем бы я предпочёл стать, если бы мне дали возможность прожить заново — Брагиным или Добровым? Наверное, Брагиным… А Наташка? Предпочла бы быть Рыбкиной или Мурашкиной? Хочется верить, что Рыбкиной… Иначе получается, что всё вот это… Что всё не то, короче…
— Егор! Ну, ты даёшь! Ты, конечно, пацан ещё, я понимаю, но ты такими серьёзными делами занят, а здесь эдакое ребячество!
Чурбанов ходит по кабинету, заложив руки в карманы брюк. На нём рубашка с погонами и брюки с широкими генеральскими лампасами.
— Хоть бы узнал сначала, что за гусь, этот Зевакин. Нет, я понимаю, мудак он настоящий и то, что ты ему устроил, даже мало. Легко отделался. Перелом челюсти, сотряс, что там ещё? Нос? Выживет. Через месяц опять баб лапать начнёт. По-хорошему, надо было яйца ему отрезать.
Хочу сказать, что это легко можно устроить, устранить, так сказать, оплошность. Хочу, но не говорю. Решаю, что злить благодетеля своего не стоит.
— Но батя у него очень говнистый мужик, — вышагивает Чурбанов. — Очень. Мы не на диком Западе живём, скажу тебе. Это у буржуев деньги решают всё. А у нас система, социализм, понимаешь? Перед законом все равны. Как бы. Так что заткнуть его будет очень трудно. Что вот в таком случае делать прикажешь?
— А давайте, — предлагаю я, — мы его грузом социалистической законности и прижмём. Во-первых, меня в баре никто не видел, кроме потерпевшего и его дружков, вступивших с ним в преступный сговор. Я вообще, в это время был в компании с уважаемыми людьми. А он, между прочим, и это мне доподлинно известно, не только к Наталье моей приставал. Есть конкретные пострадавшие и они дадут показания. При правильном подходе.
— А Наталья даст?
— Не знаю, — хмурюсь я. — Её я бы не хотел в это дело вовлекать.
— Так она уже вовлечена, — он даже останавливается. — Сам видишь, для неё это унизительно, а для других девушек? Думаю, никто не захочет в это дело влезать.
— Ну, это смотря как подойти к вопросу. Нужен толковый следак. А ещё лучше, следачка.
— Можно подумать, у меня толковые следователи штабелями навалены. Людей не хватает.
— А я знаю одну барышню. Она молодая, но тут главное желание ведь. Думаю, она бы взялась за это дело. Всё-таки, советская женщина самая эмансипированная в мире, а тут какой-то… негодяй портит образ советского начальника.
— Не знаю, можно попробовать, конечно… То, что он тебя оговорить пытается, так это понятно. Он же к Наталье подкатил, а она его отбрила, понимаешь? Нормально в логику вписывается. Ты мне, кстати, про алиби скажи. Значит… есть кто-то кто может подтвердить, что в это время находился с тобой?
— Ну, — развожу я руками.
— Что «ну»? Есть или нет? Кто может подтвердить?
Я не отвечаю и только бровями поигрываю.