— Бывай… Завтра девах жду!
— Сказал же! — вскинул нечесаную голову председатель и ухватил дружка за ремень. — Ты смотри, не паникуй, паря… Народ особо для работы подымай. Ну, доброго добра!
За поселком, за сосняком, весело отгорело заходящее солнце. Давно улицей прошло коровье стадо, пронесло на широких спинах золотое облако пыли. В темнеющие от сухих завалин окна заглядывал поздний сибирский вечер.
Тяжелая, сырая синева густела над притихшей тайгой. Над черным окружьем лесов, над Чулымом таяли последние отсветы дымчато-красного заката.
Гудело и жалило навязчивое комарье, бабы и девки шумно отмахивались: кто платком, кто таловыми ветками. Мужики огребали шеи пятерней, дымили самосадом — собрание, как обыкновенно летом, проводили на улице.
Сидели сплавщики на чем пришлось. Повытаскивали из клуба расшатанные скамейки, догадливые принесли из дому табуретки, остальные гнездились на развале свежих досок — днем уже начали ладить в клубе нары для юльских.
Стоял у крыльца маленький непокрытый стол, потрескивала на нем плохонькая керосиновая лампа, скупо высвечивала старое лицо поселковой учительницы Никольской. Романов и Белобородов примостились по краям стола.
— Начинайте, Николай Васильевич… — кивнула Олимпиада Степановна радисту и еще раз пригладила седину своих волос.
Белобородов сидел прямо, с той тихой сосредоточенностью, с какой он всегда сидел на собраниях рабочих. Был радист в неизменной белой косоворотке под черным пиджаком, и этот светлый клин рубахи невыгодно оттенял его нездоровое морщинистое лицо.
Белобородов всегда открывал собрания, а Никольская всегда первой выступала. Они были единственными коммунистами в поселке на ту, военную пору.
Сухонькая, легкая, учительница встала и медленно подняла свое остро очерченное лицо. Ее руки с тонкими жиловатыми ладонями зависли над столом. Сплавщики разом уважительно затихли и напряглись — всегда они так, когда говорила Олимпиада Степановна.
— Принесла сегодня Поля газеты… — мягко, по-домашнему, вспомнила Никольская. — Читаю, на карту гляжу и беспокойно на сердце сделалось. Тяжело нашим на фронте, — опять они в отступе. По сводкам — к Волге, к Сталинграду метят фашисты… Что тут сказать? Скажу… русские, они всегда так — долго запрягают, да зато быстро ездят! Знайте же, копим силы и уже замахиваемся на решительный удар! И — ударим! Москву-то отстояли!
Олимпиада Степановна легко перевела дыхание, пригляделась к сплавщикам, и голос ее опять накатился на тишину:
— Сегодня, товарищи, разговор у нас особый… Выпало участку перебрать мату, а дело это, сами знаете, такое, что в холодной воде бродить. Да, трудно! А только кому сейчас легко? В городах женщины, подростки сутками у станков стоят — весь тыл в величайшем напряжении. Вот и мы… лесозаготовители, сплавщики Чулыма обязались нынче дать Родине четыреста тысяч кубометров древесины… Так дадим же этот лес, сдержим слово, товарищи!
Никольская помолчала, поправила теплый платок на плечах и снова уверенно начала прикладывать слово к слову:
— Как ни тяжело, друзья, нам ночь в отдых дадена… А знают ли передышку солдаты? Круглые сутки в смертельном огне… Поймите же, каждый новый самолет сибиряков — это еще один удар по врагу! Это же спасение, жизни ваших отцов, ваших сыновей, ваших братьев!
Высоко в небе догорали последние облака, легкий розоватый свет трепетал на лицах людей, смягчал их открытую грубость. Натруженные руки сплавщиков устало лежали на коленях.
— Выступать есть желающие? — спросил Белобородов.
В тишине сухо стукнуло что-то деревянное, и Романов, не поднимая головы, сразу узнал, кто захотел говорить.
Тяжело опираясь на костыли, к столу подошел Виктор Комков. Виктор уже не молод, сверхсрочником служил в армии еще до войны, а без ноги пришел с фронта совсем недавно.
ebooksa