Штурвальный наклонился над переговорной трубкой:
— Полный вперед!
На берегу Иван Авдеич Гнездилов дико выплясывал свою злость. В капитанских руках тоскливо бренчало пустое жестяное ведро.
Швора шел следом, едва только не дышал в затылок, и посмеивался.
— Твой бы смех, да на всех — не выдержал Романов. — С чего это ты, а, Петрович?
— Да Гнездилов-то, Гнездилов…
— Да уж… — Тихон улыбнулся в ветреной темноте, вспомнил и то, как выплясывал Иван Авдеич у такелажного склада, и то, как позже, пьяный, злым духом завывал на сумрачном вечернем берегу возле конторки участка. Жуков принял капитана на борт, когда катер уже кончил работу, а сплавщики собрались уходить домой.
Тальник поредел и оборвался. Густо пахнуло дымом, жильем. В поселке мерцали теплые огни.
Тропа развернулась дорогой. Легкие шаги Шворы заглушал тяжелый топот рабочих.
— Тихон Иваныч, клуб-то не обежишь?
Начальник был весел: все вышло по совету лоцмана Бекасова! Успели и понтоны пристегнуть к остаточному куску затонувшей маты. К утру Чулым слизнет из-под нее песок, и береза точно окажется на плаву.
— Боюсь, как бы спирт не прокис… Мне тоже полагается!
Загукали за спиной рабочие.
— Так, так, Иваныч!
— Да уж перетакивать не будем…
Маленький клуб распирало от шума. Только бригада Шворы да начальник и задержались на реке. Другие сплавщики уже успели сбегать домой, переодеться в сухое, скинуть раскисшие сапоги и теперь, в тепле, разговаривали, кто о чем.
У ведра со спиртом стояла Петлина. Рядом с ней, у стола, сидел Петя Куличков и требовал расписываться в ведомости.
— Тихон Иванович… Никуда это не годится! — взмолился Петя. — И вы накорябали абы как… А вдруг да ревизия, а как сличат росписи… Тихон Иванович, погорим, как миленькие, погорим. Похожести в росписях ни у кого нету!
А мы сообразим вот что… — Романов говорил для всех, говорил громко. — Мы того ревизора, конечно нечаянно, в Чулыме выкупаем. А потом поглядим… Да он и своей-то руки на бумаге не узнает!
Дружный мужицкий смех запрыгал от стены к стене.