Чародей

Чарли знает нашего арендатора, который после двух с лишним лет придирчивой возни в конюшнях наконец привел их в удовлетворительный вид и въехал. Чарли знаком с доктором Халлой, но мне показалось: когда мы сообщили, что Халла занял конюшню, у Чарли слегка отвисла челюсть.

Но касательно нас и церкви. Мы туда ходим. Мы не можем водить знакомство с Чарли, помогать отцу Хоббсу, как мы ему помогаем, и не ходить на службы. Это все равно что дружить с писателем и не покупать его книг. Даже если они тебе совершенно не нравятся. Но пока я сохраняю в сердце львиную долю своей прежней ненависти к Церкви и всем служениям ея – неизбежный итог учебы в хорошей англиканской школе, – Дражайшая вовлекается все больше и больше. Не то чтобы в работу на приходе (думаю, церковные дамы не приветствовали бы нас, ибо не доверяют англичанам в принципе – и, вероятно, не без оснований), но она ходит на службы, и я часто увязываюсь за ней. Музыка, конечно, великолепная; будь у меня хоть капля способностей, я бы сама стала музыкантшей, но Д. ходит и на службы без музыки, и на ее милом лице появляется выражение, которое я не в силах описать, – открытое, преисполненное, прекрасное, оно трогает меня до слез. [7] Но когда мы возвращаемся и завтракаем, она становится прежней собой – остроумной и совершенно не церковной.

Чарли ее обожает. Как священник, конечно. У него острый язык, и у нее тоже, и их беседы просто дивны. Она говорит разные проницательные вещи, как всегда, а он притворяется, что в шоке или разгневан, и делает ей выговор в шутливо священнических выражениях, что побуждает ее сыпать новыми перлами. В конце концов они хохочут до упаду, и мне ужасно радостно видеть, что Дражайшая так счастлива и нашла достойную ее компанию. Она вечно уговаривает его жениться, а он ужасно смешно объясняет, почему это невозможно, – разве что она сама, прекрасная скульпторша Эмили Рейвен-Харт, согласится стать его невестой. Это, конечно, колоссальная шутка, ибо, хотя открыто ничего не объясняется, я уверена: Чарли прекрасно понимает расклад в «Доме пастора».

«Правда, у меня мысли так и порхают?» – как говорила мисс Маучер в «Дэвиде Копперфильде». Вот я дошла до конца страницы, и на этот раз все, но я скоро опять напишу.

Большой привет от нас обоих.

ЧипсВиньетки

1. Отвратительное изображение упомянутой статуи с сигарой размером с бейсбольную биту.

2. Мистер Кинг; на умное лицо падает прядь волос, но увы, рот, как всегда, открыт.

3. Портрет Ло – она явно была не Елена Прекрасная.

4. Эрнест Джонс, косящий глазом на собственный нимб, плюющийся огнем, как свечка, что вот-вот угаснет.

5. Дарси, как живой, с мефистофелевским выражением лица, – он был бы ужасно доволен таким портретом.

6. Бедный отец Хоббс. Отчего Бог делает самых преданных своих слуг такими безобразными?

7. Эмили Рейвен-Харт глазами своей возлюбленной.

4

Чипс совершенно права: Чарли отнюдь не рад, что я объявился недалеко от Святого Айдана. Я полагаю, ему, как многим из нас, хочется освободиться от юношеских связей. Из хрупкого мечтательного юнца, который так мужественно держался во время хирургической операции, он превратился в чрезвычайно компетентного, деловитого церковного менеджера, одаренного организатора церемониального аспекта богослужений. Он всегда любил такие вещи, и я помню, с каким упоением он описывал средневековый обычай: в некоторых церквях во время причастия у алтаря стоял бидл с мечом, готовый поразить любую собаку или кошку, забредшую в храм и могущую пожрать упавшую на пол крошку Святых Даров. Чтобы Тело Христово прошло через кишки пса! Сама эта мысль наполняла Чарли сладостным ужасом. Он, кажется, перерос подобные готичные глупости, но службы у Святого Айдана весьма затейливы. Когда мы встречаемся в храме, Чарли вежлив, но всегда слишком занят, чтобы остановиться и поболтать; он стремительно убегает, одетый в рясу и чрезвычайно идущую ему (он знает насколько) плоскую шапочку, похожую на квадратную академическую, но без картонной вставки. Все священнослужители в приходе Святого Айдана постоянно ходят в рясах: это не соответствует обычаю, и я уверен, что епископу это не нравится, но он весьма снисходительный правитель.

Я чаще вижу Чарли, чем он меня, ибо я плотно занял позиции в клинике-конюшне и из своей норки, она же наблюдательный пункт в башне – да, в этом конском дворце архидиакона есть даже маленькая аккуратная башенка, вторящая такой же, но большой башне «Дома пастора», – я вижу, как Чарли расхаживает по округе с видом средневековым, но при этом глубоко современным: священник среди своей паствы. Еще я вижу Дам: они приходят и уходят, и Чипс непрестанно возится на разбитых ею прекрасных клумбах и в огороде, время от времени прерываясь, чтобы сделать выговор придурковатому работнику, что косит траву и дергает сорняки (а часто вместе с ними и цветы) в нескончаемой битве садовника с хаосом Природы. Так, значит, они за мной подглядывали? Я тоже за ними шпионил – вероятно, не меньше.

Клиника мне очень нравится; приглашенный мною архитектор загорелся идеей превратить огромную конюшню в место работы врача. Здесь достаточно просторно и очень хорошая приемная; я всегда ненавидел унылые закутки со стульями из гнутых металлических трубок и столом для старых журналов, и часто совсем без дневного света; такое сходит за приемную в зданиях, отведенных под клиники, – не могу сказать «спроектированных для клиник», не погрешив против истины. Моя приемная похожа на гостиную; даже если это немножко старомодно, в ней создана именно такая атмосфера, которая мне нужна. У меня отдельная консультационная, в которой сохранен один из старых каминов конюшни; она похожа на библиотеку, а вовсе не на приемный покой больницы, как многие врачебные кабинеты. К ней прилегает удобная смотровая, где я прошу пациента раздеться и применяю все диагностические приспособления и фокусы из своего арсенала. В приемную попадают через комнату, где сидит моя незаменимая секретарша-медсестра-массажистка-гидротерапевт и целительница всех болезней фру Инге Кристофферсон; она следит за всеми и каждым, печатает письма и выписывает безупречные счета. Смежный с ее комнатой – кабинет моего подручного, доктора Гарри Хатчинса, который выполняет все мои распоряжения и очень рад, что заполучил такую работу, поскольку хочет делать то же, что и я, когда наберется опыта. Он весьма сердечен и ободряет пациентов, слегка напуганных клиникой.

Моя квартира находится на втором этаже. Прекрасная гостиная с отличным освещением. Из нее короткая винтовая лестница ведет наверх, в башню, где стоит мой письменный стол и где, собственно говоря, я сейчас сижу и пишу эти заметки. Приличных размеров спальня. Маленькая, но хорошо оснащенная кухня – я не повар, но здесь могу сам приготовить себе завтрак и сделать сэндвич на обед. Ванная комната, оборудованная, как выразился Макуэри, с помпейской роскошью, – она, несомненно, просторней, чем тесные санузлы в большинстве домов, где я бываю.

А я бываю во многих домах. Я навещаю своих пациентов, или, как пышно выражались врачи былых времен, совершаю визиты на дом. Я хочу видеть, как живут мои пациенты. Я хочу видеть их спальни, которые многое говорят о качестве жизни. Я непременно заглядываю в санузел, притворяясь, что мне нужно помыть руки. Что представляют собой эти помещения – отхожие места, нужники, говорящие об отвращении хозяев к функциям тела? Изгажена ли ванна торонтовской водой так, что из-под крана расползается уродливое пятно? Что хранится в аптечном шкафчике – безобразное месиво из полупустых пузырьков патентованных лекарств, мазей и бальзамов, бритвенных лезвий, слишком ржавых, чтобы ими бриться, но слишком хороших, чтобы их выкинуть? Мой зоркий взгляд может прочитать по ванной комнате все о привычках хозяев, их образе мыслей, подходе к здоровью и отношении к сексу.

А какое в доме освещение? Может, тут царит вечный полумрак от портьер и гардин, чтобы не выцветала мебель? Может, диван, боже сохрани, покрыт полиэтиленом, чтобы его не повредили абразивные задницы домашних и гостей? Есть ли в доме книги, и если есть, то какие, и как они хранятся – с явной любовью и уважением или распиханы по полкам, предназначенным в первую очередь для демонстрации крикливых образчиков фарфора и стекла? Лежат ли книги у кровати и есть ли там источник света, при котором можно читать?

Если в доме есть и столовая, обычно удается заглянуть и в нее. Готов ли стол к следующей трапезе – теснятся ли по центру солонки и уксусницы рядом с букетиком искусственных цветов? Используется ли столовая, судя по виду, только для гостей, или она – место веселых пиров счастливой семьи? Какое здесь освещение? Ибо освещение в столовой – отличный показатель отношения семьи к еде, то есть жизненно важному фактору и основному источнику удовольствия.