Чародей

– Ну, не важно, кто бы это ни был, он имел в виду платонизм. Ты же знаешь платонизм? Вы его хоть немного проходили в универе?

– Нет. Ты меня просветишь?

– Я тебе расскажу. А просветление может исходить только изнутри. Корень всего – в Божественной Реальности, которую мы находим внутри себя в широчайшем смысле этого слова, – в душе, в духе, а не просто в калькуляторе внутри головы. Наша душа во всем узнает Божественную Реальность и отражает ее. В нас есть нечто, причастное Божественной Реальности – имманентной, вечной и универсальной. За этой философией стоят примерно двадцать пять веков опыта и мышления. Она не подлаживается под системы или религии, но к ней можно прийти через них – именно этим мы с тобой занимаемся на службах у Святого Айдана. Но дело не только в Святом Айдане или в том, что проповедует отец Хоббс, хоть он и славный старик. Вечная Философия имеет прямое отношение к красоте, а в приходе Святого Айдана красоты достаточно.

– Мне нужно будет об этом хорошо и долго подумать.

– Да, но, возможно, не так уж долго. Та медицина, которой ты занимаешься и которую не хочешь определить словами, боясь, что тебе начнут перечить, – сдается мне, она уходит корнями в Вечную Философию. Так что вонзи в это зубы, Джон, и жуй, пока оно не станет частью тебя.

Так я и сделал, и со временем все стало проясняться. Платонизм, или то, что Хью называл Вечной Философией, стоял у корней моей медицинской практики. Нет, был ее корнем.

8

Я не намерен приводить здесь все письма, которые Пэнси Тодхантер писала своей подруге Барбаре: как при любой длительной переписке, большая часть ее посланий скучна либо не имеет отношения к моему рассказу. В этом письме показано, как выглядела со стороны моя медицинская практика, основанная на Вечной Философии.

Дом пастора

Кокрофт-стрит

Торонто, Онтарио, Канада

Дорогая Барбара!

Кажется, мы с Дражайшей влипли в странные дела, но, конечно, если случится какая-нибудь катастрофа, мы, как хозяйки этих владений, не можем оказаться замешаны. Это все доктор, наш квартирант, так уютно устроившийся в конюшне, – хотя она уже не выглядит как конюшня.

Конечно, мы знаем, что к нему каждый день приходят пациенты в большом количестве, – они идут по дорожке почти до самого дома, а там резко сворачивают налево (следуя маленькому аккуратному указателю) к конюшням, на мощенный булыжником двор, окруженный аккуратными цветочными клумбами. (Доктор не жалеет денег, чтобы его практика выглядела уютно, – в глазах некоторых людей это почти полное доказательство, что он шарлатан; ибо настоящие врачи никогда не заботятся о видимости, во всяком случае не в Торонто.) Пациенты приходят самые разные – инвалиды, не способные передвигаться без помощников, юноши и девушки с удрученным видом, люди, как раньше выражались, «в поношенной одежде и штопаных перчатках», богачи, которые приезжают в шикарных машинах и оставляют их на улице. В основном женщины, но мужчин тоже немало. [1] Я работаю в саду и невольно вижу всех посетителей, а они проходят мимо оранжереи, в которой работает Дражайшая, и некоторые заглядывают сквозь стекло внутрь и весьма неучтиво пялятся. Но до недавнего времени мы ни с кем не знакомились.

Но теперь мы знаем мисс Фотергилл. Я познакомилась с ней, когда она возвращалась из клиники через наш сад и остановилась, чтобы погладить Пьюзи, нашего англокота. Я тебе рассказывала про Пьюзи? Раз уж мы стали такими церковными мышками при храме Святого Айдана, то, заведя котенка – очаровательного черныша с белыми чулочками на трех лапках, – решили, что его следует назвать со смыслом. И конечно, вспомнили про человека, почитаемого отцом Айрдейлом, – достопочтенного Эдварда Бувери Пьюзи, одного из отцов англокатоличества. (Ньюмен – тоже очень подходящая кличка для кота, но поскольку нашего котика в весьма ранней юности лишили возможности испытывать радости секса, мы остановились на кличке «Пьюзи, англокот». Так он теперь и зовется, хотя, по-моему, о. Чарли находит это значительно менее забавным, чем мы.) [2] В общем, несколько недель назад мисс Фотергилл остановилась, чтобы погладить Пьюзи, и мы разговорились; у нее был очень замученный вид, и я предложила ей зайти выпить чашечку чая. И она поведала нам неслыханные вещи!

Она страдает различными болезнями (впрочем, я бы сказала, что она ими наслаждается), и ее постоянный врач (думаю, она его просто замучила) отправил ее к доктору Халле – вдруг да поможет. Как я поняла, это часто бывает. Халла – что-то вроде последней апелляционной инстанции; он берет пациентов, чьи врачи признали свое бессилие (или просто невыносимых пациентов, с которыми никто не хочет работать). И вот мисс Фотергилл записалась на прием. Как она мне рассказывала, пуча уже и без того выпученные глаза, ее никогда в жизни так не осматривали.

Прежде чем хотя бы раз увидеть великого врачевателя, она прошла целый сеанс у драконши, медсестры Кристофферсон. Та выспросила и записала все обычные сведения, а потом утащила в смотровую и велела раздеваться, причем не до белья, а полностью. В изложении мисс Фотергилл это звучало совершеннейшим кошмаром; у нее ужасно много стыдливости для такой небольшой женщины. Потом драконша велела ей влезть на платформу, о которой уже говорилось, нырнула под черное покрывало, приделанное к большому фотоаппарату вроде старинных портретных фотокамер, включила несколько жестоких прожекторов и сфотографировала пациентку в нескольких весьма не красящих ее позах. Фотергилл такая: «Надеюсь, эти снимки конфиденциальны». А драгунша в ответ (оказывается, у нее есть чувство юмора, а я и не подозревала): «Да, поэтому, если вам нужны фотографии на продажу или для рекламы, обратитесь куда-нибудь еще». Мисс Ф. была весьма потрясена. Но еще сильней ее потрясло, когда ей велели лечь на стальной стол (предварительно взяв обычную медицинскую дань в виде пузырька мочи и нескольких капель крови), и тут вошел доктор Халла и поздоровался с ней так, словно она полностью одета и сидит в гостиной! Он даже пожал ей руку! Дорогая, тебе когда-нибудь пожимал руку мужчина, когда ты была совершенно голая? Думаю, да – я все забываю, что мы с тобой не живем в мире Фотергилл. Но то было рукопожатие совершенно постороннего человека!

После этого он принялся за дело. Дело оказалось долгим и мучительным для стыдливой Фотергилл. Не то чтобы он заглядывал ей в дымоход или еще что-нибудь в этом роде – все деликатные операции заранее проделала Кристофферсон. Но он пялился на Фотергилл, пока она, по ее словам, не покраснела с головы до пят. После этого он принялся тыкать в нее пальцем буквально везде! Он мял ее живот так, что она решила: он пытается что-то сдвинуть там внутри, но оказалось, что он просто подробно обследовал и ощупывал селезенку. Потом он велел перевернуться на живот и так же подробно обследовал спину, в том числе – раздвинул ягодицы и долго держал в таком положении, по-видимому созерцая задний ход, который мисс Фотергилл обычно держит в полнейшем секрете. Долго возился со ступнями. А потом – и это ее по-настоящему потрясло – он принялся ее обнюхивать с очень близкого расстояния, и обнюхал с головы до ног, чрезвычайно медленно, в том числе долго принюхивался к области, которую мисс Фотергилл в разговоре со мной обозначила как «ну-вы-сами-понимаете-где», и это было еще хуже, чем испытующий палец Кристофферсон. [3] Но примерно через час острейшего стыда, какого мадемуазель Фотергилл не испытывала никогда в жизни – похоже, весьма богатой на стыд разных сортов, ибо она умеет стыдиться в самых различных аспектах: светском, интеллектуальном, моральном, сексуальном, каком угодно, – доктор ушел, и драгунша помогла мисс Фотергилл одеться и даже показала маленькую уборную, где можно поправить макияж.

К этому времени мисс Ф. уже окончательно распсиховалась, и, когда ее наконец провели в импозантную консультационную, она истерически зарыдала и вопросила доктора, что он такое, по его мнению, творит. Собираю информацию для постановки диагноза, отвечает доктор, хладнокровный, как огурец. Но продолжал ли он говорить после этого? Никоим образом. Как я поняла, он просто сидел и смотрел на нее до тех пор, пока она не выдержала и не зарыдала еще сильнее, и наконец взяла себя в руки и спросила – разве доктор не хочет, чтобы она рассказала ему о своих недомоганиях? А он такой: «Но ведь вы мне о них уже рассказываете. С каждой минутой я знаю о них все больше и больше. Ваши слезы весьма красноречивы. А теперь, пожалуйста, расскажите мне, что вас беспокоит». И она ему рассказала.

Все это заняло часа два, и под конец мисс Ф. абсолютно вымоталась и обрадовалась, когда доктор сказал, что на сегодня все, но он распорядится, чтобы она прошла курс массажа и ванн в течение недели-другой, после чего, вероятно, можно будет поставить более точный диагноз. Вот так вот.