Сидение в подвале очень меняет людей. Староста позвякивал кандалами, шмыгал носом, был сер лицом и изможден, и ни капли былой спеси в нем не осталось.
– Ну, что хотел? – спросил Волков, усаживаясь в седло.
– Да вот, хотел просить, чтобы семью отпустили. Холодно в подвале, дети на камнях лежат, а камень он ведь злой, он жизнь из человека тянет.
– О детках вспомнил? Ты когда барона обворовывал, чего о детях не вспоминал?
– Так то ж я обворовывал, дети тут при чем?
– Значит, сознаешься, что воровал?
Староста помялся, позвенел цепью, шмыгнул носом и сказал:
– Ну, был грех, что ж тут сказать. Так не я один был. Я на других глядючи, соблазнился. Отпустили бы вы детей и бабу мою. Потому что…
– Деньги где? – перебил его солдат.
– Какие деньги? – Староста невинно хлопал глазами.
– Соллон воровал, так у него дом был и кони. И пил, ел, куражился. А ты воровал и жил в хибаре. И из живности у тебя только мерин скорбный. Значит, деньгу где-то прячешь. А сейчас ты стоишь и думаешь: коннетабль-то дурак, детишек выпустит, а они деньгу, что я своровал, и перепрячут. Не перепрячут, не надейся, не выпущу никого, пока деньгу не отдашь. Все в подвале будете сидеть.
– А ежели нет тех денег? – не сдавался староста.
– Сгниете в подвале, – закончил Волков и приказал стражнику: – На место его.
– Не по-божески так! – орал староста, звеня цепями, когда его тащил стражник. – Дети-то за что страдают?
– За деньгу твою страдают! – крикнул вслед ему солдат и пришпорил коня.
И прямо в воротах столкнулся с верховым мальчишкой. Мальчишка сидел на лошади без седла и был бос, закричал звонко:
– Господин, господин! У нас в Малой Рютте конокрады коней увели!
– И много увели? – спросил солдат.
– Двух. Мужики за вилы взялись, ловят, а конокрады злобные, с кинжалами.
– Ну, поехали, посмотрим.