Волков протянул молодому человеку контракт:
– Барон подписал ваш контракт. Держите и помните, за что повесили Соллона.
– Господин коннетабль, – юноша схватил бумагу, он был растроган, – я никогда, никогда не нанесу барону такого оскорбления. Я всегда буду с ним честен.
– Запомните эти слова, – сказал солдат.
Ночью солдат долго не мог заснуть. Ворочался. И дело было не в храпе Ёгана и не в больной ноге. Он мечтал, мечтал о гербе. Нет, он не мечтал, он его представлял и думал, как тот будет смотреться на щите. И как щит будет смотреться, привязанный к луке седла. И Ёган, верхом, следом за ним, с оружием и в его цветах. Он знал, что как только герб будет на его щите и верный человек будет при нем, никто больше не посмеет ему тыкать.
Сон его сморил глубоко за полночь, а вот выспаться ему не удалось. Свет только стал сочиться в окна, как в дверь начали тарабанить.
– Господин, господин, – неслось из-за двери.
– Ёган.
– Встал уже, – сказал Ёган, идя к двери и отпирая ее.
На пороге стоял стражник, если не испуганный, то уж точно обескураженный.
– Ну что там у вас опять стряслось? – спросил Волков, садясь на кровати.
– Господин, – произнес стражник, с трудом переводя дыхание после бега, – висельник пропал.
– Что? – не понял солдат.
– Стефана колченогого с виселицы украли.
– А Соллон висит?
– Висит, а ведьминого сына нету.
Волков сидел молча и думал, остальные ждали его решения, не произнося ни слова. Сейчас больше всего на свете ему хотелось откинуться в подушки и лежать под теплой периной, придумывая себе герб, но он был коннетаблем, человеком, который отвечал за все во вверенном ему феоде. И он произнес:
– Ёган – лошадей, монах – поможешь одеться, а ты, – он кивнул стражнику, – беги за сержантом.
– Так сержант еще с ночи на пожарище, – отвечал стражник.
– На каком еще пожарище? – спросил Ёган.