Я в сердцах пнула павлониевую шкатулку с кистями. Голубки на перламутровой крышке от удара раскололись на куски.
Все мои одноклассники ездили отдыхать то на море, то в горы. Даже унылые серые мышки, которые пока еще заговаривали со мной, прыгали до небес, собираясь в какой-нибудь Диснейленд на два дня с ночевкой. В том числе и тот мальчик из кружка по рисованию, что нравился мне чуть больше других. А ведь поначалу все они только и звали меня — давай, мол, с нами. Но мне, конечно же, приходилось отказываться…
«Так за каким чертом ты одна должна, как последняя дура, день за днем в любую жару сидеть дома и прописывать чертовы иероглифы?!» — спрашивала я себя как можно спокойнее.
Но ответа не находила.
И тогда все сомнения и обиды, скопившиеся в моем сердце за всю маленькую жизнь, перелились через край. Да так мощно, что даже Наставнице остановить меня было уже не под силу.
Я выбежала из дома, вскочила на велосипед и понеслась в кафешку фастфуда у самого вокзала.
Заполучив свой гамбургер, я набросилась на него — и после первой же атаки выдула залпом полстакана колы. До этого дня, свято блюдя заветы Наставницы, ни фастфуда, ни колы я не пробовала еще ни разу.
С тех пор я и стала дрянной девчонкой. По школе разгуливала в спущенных гольфах и юбке, подвернутой на талии до предела, с каштановой шевелюрой и дырками для пирсинга в ушах. Задники у башмаков были стоптаны в хлам, ногти ярко накрашены. Все в лучших традициях гангуро́[41].
Прозябавшая до тех пор, точно серая мышка, я вдруг преобразилась у всех на глазах. «Серая голубка» вдруг превратилась в гордую и независимую орлицу. Одноклассники, конечно, от моих перемен только рты разинули. Вот и прекрасно, думала я. И, развернувшись на сто восемьдесят градусов, убегала от их постылой жизни в квартальчики гангуро.
С Наставницей я теперь постоянно ссорилась. И даже дралась иногда, выпуская свои коготки. Что ни говори, а это было мое первое в жизни Сопротивление. Героическая борьба за свободу и справедливость.
С одной стороны, я дико хотела отомстить Наставнице за украденное детство. А с другой — если детства уже не вернуть, жаждала наверстать все в юности. Одеваться во что пожелаю, краситься, как мне нравится, и лакомиться тем, что люблю.
Став маленькой дрянью, я ни с кем не дружила — держалась одинокой волчицей, особняком. Одноклассники, хотя и поглядывали с любопытством, предпочитали наблюдать издалека. Теперь, вспоминая об этом, я не испытываю ничего, кроме стыда. Но тогда меня заносило так, что даже стыдиться было некогда.
От репутации невоспитанной дурочки с крашеными волосами я избавилась уже после школы, когда поступила в дизайнерский колледж. Но еще долго напрягалась, встречая тех, кто помнил меня в образе гангуро. Даже узнавая их, старалась тут же опустить глаза и как можно незаметнее прошмыгнуть мимо.
Не успел отгреметь Фестиваль фейерверков[42], как уже на следующее утро поступил заказ на очередное письмо.
На этот раз известие о разводе.
Я тут же задумалась. Как должно выглядеть известие о женитьбе — я могу представить легко. А вот с разводом, похоже, придется еще попотеть. Среди образцов, что остались от Наставницы, подобных писем я не встречала. Никаких рекомендаций, как такую бумагу следует сочинять и писать, в ее дневниках не нашла. Значит, эту тропинку мне предстоит прокладывать самой.
Исходя из содержания, тон письма должен быть скорее сдержанным, хотя и не слишком деловым. По словам Бывшего Супруга, он просто хотел бы в письменной форме отчитаться о состоявшемся разводе перед всеми, кто когда-то гулял на их пышной свадьбе. Значит, детей в их браке не родилось, догадалась я. Причина развода предельно проста: Бывшая Супруга начала встречаться с другим.
— Однако мне совсем не хотелось бы делать из нее злодейку… — негромко добавил Бывший Супруг, аккуратно пригубливая минералку за столиком для посетителей.
— Но причину развода все-таки указать конкретно? — тут же уточнила я. — Или же объяснить иносказательно?
Вопрос принципиальный. Решать ему.