— Если ваша репутация, — отвечал огородник, — вам позволяет ездить на осле, отчего бы ей не позволить вам употреблять ослов, как это заведено? Пословица говорит, что из осла не сделаешь боевого скакуна. Сказать по правде, мне величайшим безумием кажется желание измерять все на свете людским мнением и склонность делать удобное неудобным ради репутации. Неужели вы не знаете, что тщеславие и польза вместе не ходят? Не хотите же вы, ей-богу, мучиться ни за что ни про что.
Так хорошо он говорил, что флорентинец удовольствовался тем, что сменил железную узду на деревянное грызло, которое служило точно как сказано. Осел остался этим много доволен, примечая, как хитроумие, искусность и упрямство ему пособили.
Глава XV.
В нескольких поездках этот осел служил самым исправным образом, ибо шел иноходью, подобно английскому пони, так что флорентинец был весьма доволен.
Но так как люди не считают себя благополучными и довольными, если не разделяют с другими своего добра и удовольствий, то и этот человек расписывал всем достоинства своего осла, отчего многие просили его взаймы, и хозяин не мог им отказать. А так как нрав у людей разный, иной раз ехал на нем сумасброд, шпоривший его, чтобы несся вскачь, — дело, противное ослиной природе; а иной раз — человек, чрез меру взыскательный, не желавший, чтобы он менял шаг, резвился с другими ослами, ему встречавшимися, и даже отмахивался от мух, и потому коловший его шпорами, что сильно его мучило. Иной раз его ссужали людям, которые не ограничивались ездою, но еще нагружали его всяким скарбом. Иной же раз отдавали его таким, которые, когда сами ели, о скотине своей нисколько не заботились и не питали к ней ни малейшего сострадания.
По всем этим причинам он впал в отчаяние, а так как ничто сильней отчаяния не понукает решимости, твердо постановил быть скорее ослом, чем иноходцем. И, памятуя слышанное от огородника в беседах его с работниками, именно о человеке, взявшемся служить кое-как, чтобы не быть секретарем своему хозяину, он принял решение всегда идти рысью и кое-как, чтобы пресечь обычай одалживать его то одному, то другому и чтобы вернуться к ослиному жребью, нося вьючное седло и пребывая с огородником в деревне, где можно приятнейшим образом проводить время.
Посему в первой поездке, которую совершил его хозяин по принятии сего решения, он шел так отвратительно, что бедный флорентинец добрался до дома более разбитым, чем если бы вытерпел три виски на дыбе. Жене его было чем заняться: надлежало растираниями и другими средствами приводить мужа в порядок. Со всем тем флорентинец не преминул вновь на нем выехать, когда понадобилось ему в деревню, и снес путешествие хуже первого, ибо осел упорствовал в строптивом своем намерении, так что по прибытии хозяин принужден был улечься в постель, горько жалуясь огороднику на это мучение; и оно не осталось единственным, ибо огородник приложил еще от себя, как оно заведено, по пословице, что к беде прибавляются насмешки.
— Не бывает у людей такой беды, — сказал он, — чтоб они не заслуживали еще и худшей, ибо сами покупают ее за наличные[105]. Какое безрассудство заставляет вас, мессер, одалживать эту скотинку каждому, кто попросит? Разве вы не знаете, что нет вернее способа загубить скотину, чем ссужать ее направо и налево? Так что жалуйтесь лишь на себя самого, если этот осел служил вам в двух поездках так дурно.
— Я не мог отвергнуть их просьбы, — возразил хозяин, — ибо того требуют законы дружества. Как мне отказать в услуге другу?
— То правда, — отвечал огородник, — что друзьям следует услужать; более того, слыхал я, что меж друзьями все должно быть общее, кроме жены. Но правда и то, что не всякий, кто почитается другом, таков и есть, и это именно относится до тех, кому вы одолжили осла, а они его вам испортили. Подлинные и добрые друзья, когда заимствуются чем-нибудь, обращаются с этою вещью, словно со своей собственной: из сего и узнается, что они друзья подлинно. Пословица говорит: кто позволяет жене ходить на каждый праздник, а коню — пить из каждого источника, вскоре получит клячу и шлюху: это значит, что не следует всякому одалживать скотину, на которой ездишь сам, ибо она скоро обратится в ничто. Эта пословица сбывается на вас и к вашему ущербу.
— На ошибках учатся, — сказал хозяин.
— Да солоно получится, — отвечал слуга, — мне жаль, что вы учились за свой счет. А теперь, так как вы цените учение, научитесь и тому, что я выучил в Риме.
Один могущественный вельможа говорил своему другу: «У тебя прекрасная жена? — тебе в убыток. У тебя прекрасный виноградник? — тебе в убыток. Прекрасный конь? — тебе в убыток». Он хотел сказать, что прекрасные жены — предмет зависти, а потому их обхаживают; что прекрасные виноградники и прекрасных коней одалживают, и от всего этого происходят огромные протори для владельца. Так вышло у вас с ослом, затем что он красив и хорош.
— Ну, полно, — отвечал хозяин, — хотя ты и правду говоришь, однако же твои речи мне докучают. Поди займись делом: посмотри, можно ли чем пособить этой скотине, чтобы вернуть ее в прежнее состояние.
— Не знаю, что тут еще сделать, кроме как одолжиться вьючным седлецом с двумя сумками и нагружать его что ни день, так чтобы он, ходя с ношею и тихонько, унялся и начал ступать по-прежнему; итак, потерпите дней восемь, ибо я рассчитываю вполне его укротить.
И это было исполнено без упущений.
Когда осел увидел, что на него вздели старое седло, да еще с двумя не слишком благоухающими сумками, он немало негодовал от мысли, что вновь причтен к числу прочих ослов, и готов был сбросить ношу наземь. Однако, размыслив получше, он успокоился и, отринув гордость, рассудил, что достиг искомого успеха и что больше не придется ему исправлять должность иноходца; будучи теперь в меньшем уважении, он находил отраду в лучшем обращении, тем более что знал по опыту, что ослиная репутация стоит мало или вовсе ничего. Огородник, испытав его с вьюками и без, остался доволен и сказал хозяину, что тот может спокойно ехать на осле, когда захочет вернуться в город; осла он убрал обычной сбруей, чтоб его использовать.
Увидев, что он вновь в своем убранстве и возвращен в службу, которую почитал благородной, осел начал пердеть, упиваясь безмерным ликованием, и пошел плавно. Но потом, когда отступила эта кипучесть, вызванная горделивым жаром, и мозг его прочистился, он вспомнил принятое решение и, пеняя на себя самого, готов был броситься наземь. И хотя он немного прошел сдержанным ходом, тут, однако же, пустился рысить, прыгать, лягаться и, словом, шел кое-как, так что хозяин готов был его убить, да стыд останавливал, а того больше — мысль об убытке.
Добравшись до дома, он жаловался жене на свое злосчастье, а та жестоко его бранила, что не позаботился о себе самом и не решился продать эту скотину, чтобы потом промыслить себе скакуна получше. Она наговорила ему столько всего, что наконец склонила к решению продать осла. Того ради он велел призвать огородника, чтобы свел осла на рынок и выручил за него так много, как сможет.
Глава XVI.
ebooksa