Бранкалеоне

— Скажу тебе, — возразил сардинец, — что меня скорее мучит охватившее меня опасение, что я угодил в руки хозяину, который заставит меня работать сверх должного, и опасение небеспричинное. Когда он вел меня домой, говорил обо мне со своим другом, который шел с ним вместе: тот дивился, что он так сильно потратился, меня покупая. Хозяин же отвечал, что он не выкинул деньги, ибо наживет на мне много больше. Так что я жду трудов и усилий без передышки.

— Если ты думаешь, — отвечал старый, — что прибыл развлекаться, то очень ошибаешься, ибо хозяин купил тебя, чтобы служить ему в его надобностях, а не для того, чтобы ты забавлялся за его счет. Он не полоумный, чтобы разбрасываться своим. Но я хочу тебя предостеречь, что было бы порчею для твоей природы, если бы ты бездельничал и не работал; кроме того, ты скоро кончил бы свои дни, ибо нам, ослам, рожденным носить грузы, ничто не сокращает годы так сильно, как отсутствие трудов усердных, но умеренных. Я замечаю, что ты еще не осведомлен как следует о природе и положении ослов, ибо, знай ты о том, не печалился бы так. И так как ты юн и тебе еще долго оставаться в сем свете, надобно тебе о том узнать, чтобы ты мог хорошо управлять собой в разных обстоятельствах, иначе ввергнешься в пагубу. Я сильно удивлен, что твой отец или твоя мать о том тебе не поведали, как обыкновенно делают все прочие отцы и матери для своих детей, прежде чем отпустить от себя.

— Конечно, — отвечал тот, — моя мать дала мне много наставлений перед разлукой. Но об этом она мне не говорила; а может, и сказала что, да у меня не было терпения слушать.

— Если тогда у тебя не было терпения, наберись его сейчас и послушай меня.

Глава XX. Старый сказывает историю об ослах

— В древние времена, когда звери не были все на один пошиб, а наша порода была много плодовитей теперешнего, так что ослов видать было повсюду, вследствие чего они были употребляемы больше другой скотины, ярмарки, или рынки, где торговали скотиной, учинялись чаще, чем в нынешние времена, а всего паче — ослиные рынки. А так как лучшая их порода обреталась в провинции, соседствующей с этими краями, что зовется Марка, там устраивалась главная ярмарка, откуда их сбывали по всему свету.

Как-то раз собрались на одной из таких ярмарок тысячи ослов, а как ярмарка тянулась долго, у них было время не только приветствовать друг друга, но и побеседовать, тем более что отведены им были весьма обширные и пространные пастбища, где они расположились с удобством. И так как всегда есть много недовольных, то слышались разные жалобы, пени и различные рассказы о злоключениях. Кто жаловался, что у него ни часа отдыху не бывает, кто хулил свою неудачу, кто проклинал хозяина, кто выказывал печаль, кто — удрученность, а все вместе — отчаяние, ибо не видели ни убежища, ни средства от своих несчастий; а что хуже, их еще и почитали средь всех животных подонками. В сем великом множестве ослов были иные, обнаруживавшие небольшое знание грамоты, и телом они были куда крупнее, так что их почитали начальниками этого общества. А среди них был один, который хвалился, что странствовал по свету, и так как он побывал в разных приключениях и сказывал о дивных вещах, им увиденных, всякий его слушался, так что, окажись они пред необходимостью поставить себе короля, несомненно, избрали бы его. К нему-то явились однажды четыре осла, возможно настрадавшиеся сильней прочих, и обратили к нему такие речи:

«Мессер, мы почитаем себя большими удачниками, оттого что знакомы с вашим величием, и думаем, что и вы должны почитать себя весьма счастливым и довольным, видя, что все ослиное племя вас чтит и находит великим ослом, достойным быть общим главою. Знайте же, что все вас слушаются, все ожидают великих дел от вашего совета и помощи, а мы в особенности питаем ту твердую надежду, что, будучи наделены от природы столь редкими качествами, вы сумеете и сможете найти какое-нибудь средство противу несчастий — говорим не о наших особливо, но о всей нашей породе. Посему мы просим вас помочь вашею мудростью многим и многим (которые ведь тоже ослы, как и вы), словно бы преданным на жертву неудаче; а помощь, которой мы у вас просим, состоит в том, чтобы найти средство освободиться от тяжкого рабства, в каком все мы пребываем».

Немало возгордился осел, слыша, как его хвалят и величают. И как ничто не внушает большей самонадеянности, нежели дым подобных курений, и ничто не отравляет и не умерщвляет благоразумия вернее, чем самонадеянность, он столь высоко занесся, что достиг в самомнении совершенства; полный сего негодного духа, он отвечал им, чтобы ободрились, ибо узнают ему цену: он найдет такое средство противу общих злосчастий, что всех их паче меры удовольствует. Но так как дело это великой важности, то требует времени и зрелого решения, а потому надобно будет ему размыслить о «как», «когда» и прочем.

Он не спал всю ночь, сколько от радости, видя себя в таком почете, столько и оттого, что одолевали его глубокие раздумья о способе исполнить обещания. Наконец, долго вращав их в мозгу, он не нашел иного средства, кроме как посоветоваться со своими друзьями и наперсниками. По наступлении дня он пошел к неким ослам, искушенным и прошедшим через множество опасностей, и поведал им об этом деле и о своих посулах.

Один из них удивился, как это он, будучи скотиною, столь много почитаемою всеми прочими, так легко вдается в обещания вещей, которыми не располагает, да еще и не знает, где их сыскать, и сказал ему прямо, что он рискует потерять репутацию и упасть ниже всякого осла. Другой отвечал ему так:

«Братец, наш друг сейчас не нуждается в твоих попреках и не для этого пришел тебя повидать, и нет ослоумия худшего, чем попрекать того, кто просит помощи и совета в своем заблуждении, так что скорее ты заслуживаешь порицания, чем он. Ну, надобно дать ему совет и помощь». И, обратясь к нему самому, сказал, что в деле такой важности хорошо бы созвать на собрание других ослов, поднаторелых в мирских делах, и с ними хорошенько посоветоваться, ибо чего не знает один, знает другой, а с предложением различных мнений открываются очи разумения и двери к хорошему решению.

«Мне нравится, — прибавил третий осел, — что предлагает наш товарищ; так и подобает поступить в любом случае. Но было бы также хорошо сперва нам меж собою принять некие решения, чтобы предложить их на сходке к обсуждению, затем что иначе выйдет беспорядок; а если желаете, чтоб я внес предложение первым, я готов». Другие его о том просили и, насторожив уши, приготовились слушать.

«Братья мои, — начал тот, — помню, когда однажды изнуряла меня некая сокрытая немощь, против которой не действовали обычные лекарства, мой хозяин позвал врача по ослиной части, которому изложил все, что тщетно предпринимал для моего исцеления. Мои собственные уши слышали, как тот сказал, что не должно давать лекарства, не узнав сперва болезни и ее причины, ибо рискуешь дать вредоносное снадобье. Я тогда выучил это предостережение и всегда хранил его в памяти, а теперь предлагаю оное вашему вниманию; я хочу сказать, что в этом деле надобно прежде всего исследовать причины наших великих невзгод и злосчастий, если мы хотим сыскать против них лекарство, иначе ничего путного нам не добиться. Что до меня, то я думаю, что наше несчастье берет начало от двух корней: первый — природа, которая дала нам жить в этом жребии, маяться и быть в такой угнетенности, какую мы видим; вторая — жестокость людей, угнетающих нас чрезмерно, а с нею сочетается наше простодушие и слишком большое терпение, из-за которых мы не умеем возмутиться и воспротивиться. К устранению первой причины я не знаю другого средства, кроме как молить Юпитера, создателя природы, чтобы удостоил выказать сострадание и переменить нашу природу и жребий. Против второй причины я не нахожу иного средства, кроме как избавиться от рабства у людей, уговориться всем вместе (что мы легко сможем сделать в нашем сборище) и покинуть их. Такие два решения приходят мне на ум: о них я многажды думал, особенно когда и сам бывал сильно измучен нашими бедствиями; сии решения можно предложить на рассмотрение нашему собору, предоставив потом возможность другим высказать мнения, какие их остроумие им подскажет».

Понравилась всем его речь, и таким образом было постановлено назавтра учинить собрание, созвав лучших ослов.

Глава XXI. Описывается, как происходило совещание

— Когда собрались призванные ослы — что учинено было на месте, несколько возвышенном и удаленном от толпы, — осел, отправлявший начальственную должность, изложил причину сего собрания, придавая своей речи пылкость и страсть, чтобы верней взволновать всем души. По окончании этих прекрасных речей он предложил два решения, названные его другом, прося каждого откровенно высказать свое мнение, дабы можно было вынести доброе и полезное решение о деле такой важности.

Большинство собравшихся, видя, что они избраны из великого множества тех, кто обретался в том краю, для обсуждения столь важного предмета на благо всей ослиной республики, немало чванились. На их несчастье, ветер не обдувал этот холм понизу, но поднимался к мозгу, застилая ту малость или полное отсутствие разума, которым ослы располагали, так что они без всякого рассмотрения, льстя внесшему предложение (который, по-видимому, столько им благосклонствовал), одобрили оба решения, или средства от ослиных несчастий, полагаясь на благоразумнейший суд предложившего оные. Другие же, в ком разум не был поврежден подобным ветром, пожелали высказать свое мнение, и один из них, обратившись к начальствующему ослу, начал такую речь:

«Наши братья, находя ваше суждение лучшим, положились на него, и в этом я их не упрекну. Но не могу не порицать их в том, что они пожелали сказать так мало, не уважая вашего доброго желания, подвигнувшего вас созвать это собрание не для того, чтобы с такою поспешностью одобрить предложенные решения (ибо это было бы одною тщетою и заслуживало зваться скорее собранием льстецов, чем советников), но для того, чтобы их обсудить. Поэтому, поступая так, как я обязан поступить ввиду вашего желания и своих собственных мнений, я распространюсь в речах и выскажусь свободно. И прежде всего я обращусь ко второму предложенному решению, которое я не одобряю никоим образом как потому, что оно слишком вредно для всей ослиной породы, так и потому, что в нем заключено нечто невозможное. Как мы можем избавиться от владычества людей? Я не вижу к тому ни способа, ни пути, так как люди могущественнее нас, и где бы мы ни обретались, схватят с величайшею легкостью, свяжут и будут поступать с нами, как всегда поступали, если только не начнут обращаться хуже, как приличествует с мятежниками. И потом, каковы наши силы, что мы считаем себя способными сопротивляться? На эту подробность надлежит обратить особое внимание, ибо мы обнаружим, что мы не более чем ослы и много ниже людей. Ну хорошо, допустим, что для нас возможно взбунтоваться и вернуться к свободе, что потом с нами станется? Захотим ли мы стать дикими ослами? Как сможем мы защищаться от множества зверей, нам враждебных? Если б не люди, которые дают нам еду и защищают нас от преследования стольких свирепых зверей, думаю, наша порода уже бы дотла истребилась. Поэтому я снова говорю, что не одобряю этого решения, и заключаю тем, что лучше нам оставаться под властью людей, как велось от начала доныне, так чтобы не было нужды ввергаться в эту опасность, и надлежит нам всем довольствоваться жизнью домашних ослов в покое, а не диких — с явной опасностью постоянной войны и риском для самой жизни».

Речь его озадачила все умы, а внесшему предложение внушила величайшее беспокойство; оттого он принялся пердеть сверх меры и, обратясь к изобретателю этих мер, проревел вполголоса, прося у него помощи, чтобы не выставить себя дураком. Тот поднялся и, чтобы не раздражать державшего речь, ибо его суждения весьма страшился, телодвижениями и словами выказывая ему величайшее уважение, молвил так: