Сеньор Кармайкл оторвал взгляд от сейфа, повернулся к ней и увидел, что она, облокотившись на подоконник, пристально рассматривает противоположный берег. На ней было черное платье с длинными рукавами, и она грызла ногти.
– Кончится сезон дождей — дела поправятся, — сказал сеньор Кармайкл.
– Он не кончится, — предсказала вдова. — Беда не приходит одна. Вы Росарио Монтеро видели?
Сеньор Кармайкл сказал, что видел.
– Все это ни на чем не основанная клевета, — продолжал он. — Если обращать внимание на то, что пишут в листках, в конце концов можно спятить.
– Ох уж эти листки! — вздохнула вдова.
– Мне тоже наклеили.
Изумленная, она подошла к его столу.
– Вам?
– Мне, — подтвердил сеньор Кармайкл. — В прошлую субботу наклеили, очень большой и подробный. Было похоже на афишу.
Вдова пододвинула к столу кресло.
– Какая гнусность! — воскликнула она. — Что плохого можно сказать о такой образцовой семье, как ваша?
Сеньор Кармайкл был все так же невозмутим.
– Жена у меня белая, и дети у нас получились разные, всех оттенков, — объяснил он. — Ведь их одиннадцать, представляете себе?
– Еще бы!
– Так в листке было написано, что я отец только черных детей, и приводится список прочих отцов. Среди них назвали и покойного дона Хосе Монтьеля.
– Моего мужа!
– Вашего и еще четырех сеньоров.
Вдова разрыдалась.
– Как хорошо, что мои дочери далеко отсюда! — сквозь слезы заговорила она. — Они пишут, что не хотят возвращаться в эту дикую страну, где студентов убивают на улицах, и я отвечаю им, что они правы, — пусть остаются в Париже на всю жизнь.