Смерть пахнет сандалом

– Ваше превосходительство, – сказал я, – после возвращения из Тяньцзиня у меня все время болит запястье, недостойный…

Сановник Тун перебил меня:

– Императорский двор уже работает над изменениями в законодательстве, согласно которым тысяча усекновений, разрубание пополам и другие жестокие казни могут быть отменены. Боюсь лишь, отныне тебе, бабушка Чжао, негде будет применить себя! Ваше превосходительство Сунь, – сановник Тун встал, – выделите от вашего управления тюрем десять лянов серебра для Чжао Цзя, только не забудьте передать ведомость в министерство! Вознаграждение – тоже задумка превосходительства Вана!

Я тут же опустился на колени, отбил земной поклон, потом, согнувшись в поясе и пятясь, вышел, обратив внимание, что лицо сановника Туна вдруг помрачнело и стало отличаться от того дружелюбного выражения, с каким он претендовал на родство с его превосходительством Юанем, будто они с ним были Небом и Землей. Переменчивые настроения у сановников не редкость, я их норов знаю и ничуть не удивился.

Шел на убыль первый месяц, приближался второй. Плакучие ивы на краю речки, что протекает перед министерством наказаний, стали покрываться зеленью, софоры во дворе деловито облепило множество ворон, но приятные сюрпризы, которые мне сулил его превосходительство Юань, так и не наступали. Неужели он имел в виду награду в десять лянов от сановника Туна? Нет, конечно, нет, от пожалованных им двухсот лянов я же отказался! Так эти десять лянов – вот и весь «приятный сюрприз», что ли? Я твердо верил, что слова Юаня были вовсе не шуткой, что мы с его превосходительством – старые друзья и что он не может оставить своего верного пса с пустым брюхом подлизывать чужую мочу.

Вечером второго числа второго месяца начальник Сунь лично уведомил меня, чтобы утром в четвертую стражу я встал, подогрел воду и помылся, из еды съел только полпампушки, никакого имбиря, чеснока и иных вещей, дающих резкие запахи. Мне было наказано одеться во все новое и не иметь при себе никаких острых предметов. В пятую стражу я должен был прибыть к тюремному приказу и там ждать. Я сначала хотел спросить, в чем, собственно, дело, но, при взгляде на торжественно вытянувшуюся физиономию Суня, мне только оставалось, что крепко-накрепко прикрыть рот. Было предчувствие, что наступило время «приятного сюрприза», о котором говорил его превосходительство Юань. Но кто – уж точно не я – мог подумать, что меня, убийцу людей, лично императрица Цыси – пусть здравствует она десять тысяч лет! – и государь император – да здравствует он десять тысяч раз по десять тысяч лет! – удостоят высочайшей аудиенции!

Когда пробили третью стражу, я уже был на ногах. Засветил фонарь, разжег огонь под котлом, велел племянникам подниматься и греть воду. Охваченные воодушевлением, все встали, глаза горят, говорят негромко. Старшая тетка, волнуясь, помог мне помыться в большом тазу, вторая тетка обтер меня, свояченица помог обрядиться в новое. Этого мальца, симпатичного и смышленого, я вытащил из полумертвых от голода маленьких попрошаек. Он был послушен и почтителен ко мне, как сын. Глаза его светились идущей изнутри радостью. Тем ранним утром все мои ученики были полны ликования, ведь у наставника счастье, как же не возрадоваться и ученикам. И их радость была настоящей, не поддельной.

– Вы, парни, не торопитесь ликовать, – сказал я, – еще неизвестно, удача это или беда!

– Удача, – высунулся свояченица, – ручаюсь, что удача!

– В конце концов наставник стар, – вздохнул я, – только бы ничего не свалилось на мою бедную головушку.

– Не может быть, – заявил вторая тетка, – как говорится, старый имбирь всегда острее, старый конь борозды не портит, вы же сколько-то десятков лет назад совершили большую казнь при дворе!

При этих словах я предположил, что во дворце опять провинился какой-нибудь евнух, и меня вызывают проводить казнь. Но почувствовал, что и это не так. Когда вместе с бабушкой Юем мы казнили евнуха Сяо Чунцзы с помощью «замка Янь-вана», во дворе нам задачу обозначили заранее, четко и ясно, никаких омовений и переодеваний не было, не говоря уже о разрешении съесть всего полпампушки. Но если это не казнь, то к чему позвали палача? Неужели… неужели мне хотят голову отрубить? Вот с таким смятением в душе я съел полпирожка с мясом, почистил зубы каленой солью, прополоскал рот чистой водой. Вышел на улицу, отыскал на небе три звезды, сулившие счастье, продвижение по службе и долголетие. Те только начинали клониться к западу. Четвертую стражу еще не отбивали, оставалось много времени. Решил я было сказать пару напутственных слов сопровождавшим меня подмастерьям, но тут услыхал первый крик чьего-то петуха и сказал им:

– Лучше раньше, чем позже. Пойду я. – Ученики толпой последовали за мной до самого тюремного приказа.

В начале второго месяца по лунному календарю в столице еще очень холодно. Чтобы поберечь свои душевные силы, под одежду я надел фуфайку. Но тело все равно пробрал утренний холодок. Безостановочно застучали зубы, невольно втянулась шея. Небо вдруг стало лаково-черным, слепящие звезды стали светить особенно ярко. Час я выдержал, пробили наконец пятую стражу. Небо с восточной стороны уже походило на белое рыбье брюхо. В городе и за его пределами все пришло в движение, со скрежетом отворились городские ворота, заскрипели тележки водовозов. В большой двор министерства наказаний быстро въехала запряженная лошадьми коляска, перед ней вбежали двое слуг с красными фонарями, украшенными большими черными надписями: «Тун». Сановник самолично пожаловал. Слуги раздвинули теплые зимние занавески, и оттуда вышел его превосходительство Тун, с шубой на лисьем меху на плечах. Слуги отвели коляску в сторону, а сановник Тун, покачиваясь, подошел ко мне. Я торопливо поклонился, а Тун прокашлялся, сплюнул, оглядел меня с головы до ног и сказал:

– Ну, старина Чжао, повезло тебе безмерно!

– Человек я подлый, жизнь моя ничтожна, во всем опираюсь на заботу вашего превосходительства.

– Когда войдешь, отвечай хорошо, то, что следует, не говори, что не следует… – В полумраке глаза сановника сверкнули.

– Недостойный понял.

– Вы все возвращайтесь к себе, – обратился сановник к моим подмастерьям, – ваш наставник сегодня – баловень судьбы.

Ученики ушли, перед приказом остались лишь я и сановник Тун. Его слуги стояли вдалеке у коляски. Красные фонари уже были потушены, в темноте слышалось, как хрустят ароматным кормом лошади. По запаху я понял, что едят они соевые бобы, смешанные с соломой.