– Не гневайтесь, наставник, в нужный момент просто закрою рот и не буду открывать, вот и все, – прошамкал Сяо Шаньцзы.
3
В полночь в соответствии с указаниями Чжу Восьмого я накинула на себя драную куртку, надела рваную соломенную шляпу и вместе с нищими тихо вышла из ворот храма. На улице ни звука, ни души. От ослепительно-яркого диска луны исходил холодный сочно-зеленый свет. Какое-то наваждение. Меня невольно пробил озноб, и сами по себе застучали зубы. Этот звук звенел в ушах, и казалось, что он может разбудить весь город.
За Семерочкой Хоу, который вел группу с обезьянкой на плече, вышагивал рослый Сяо Луаньцзы с железной лопатой в руках, говорили, что он был мастер пробивать стены и прорывать ходы. Рядом с ним следовал Сяо Ляньцзы с веревкой из бычьей кожи на поясе, говорили, что он был большой умелец лазать по деревьям и залезать на крыши. За ним шел Сяо Шаньцзы, обладатель великой добродетели, беззаветно преданный, человек с высоким чувством долга и благородством, обезобразивший себе лицо, не щадивший себя самого. О нем будут помнить в веках, как о великом герое. Только взгляните на него, ничего не боится, ступает уверенно, браво и молодцевато, словно направляется на великий пир. Таких людей и за несколько сот лет единицы встретишь. За Сяо Шаньцзы шел сам предводитель нищих, почтенный Чжу Восьмой, тоже великий муж, который грызет сталь и жует железо. Почтенный Чжу ведет за руку меня, красавицу-девицу. Маленький отряд, но все как на подбор лучшие мужи, славные командиры, опоры династии, добрые молодцы, воплощенные драконы и тигры, несущиеся на помощь ветры, достойные продолжатели дел великого прошлого… Да просто – хорошие люди…
Следуя за Семерочкой Хоу, мы пересекли главную улицу, свернули в переулок, где трудились кузнецы, оттуда вышли к рынку, где торговали соломенными сандалиями. Прижимаясь к невысокой стене, опоясывавшей рынок, и скрываясь в ее тени, мы, согнувшись, перебежками вырвались на улочку семьи Лу. Оттуда взошли мы на мост через речку Сяокан. Вода под мостиком была белая как серебро. Перейдя мост, проскользнули в переулок, где располагались маслобойни. За этим переулком нашим глазам наконец открылась высокая стена, за которой находился сад управы.
Я присела на корточках в тени стены и тяжело дышала. Сердце ухало, как барабан. Нищие так тяжело не дышали, лишь сверкали глазами. Огоньки светились даже в глазках обезьянки. Послышался голос Чжу Восьмого:
– Ну, за дело, пора!
Сяо Ляньцзы снял с пояса веревку, размахнулся, и вот уже веревка свисает с дерева. Только посмотрите, как Сяо Ляньцзы орудует руками и ногами, не то что похож на обезьяну, любую обезьяну он с легкостью переплюнет, хлоп-хлоп-хлоп, и уже на дереве, перебрался на ветки, а оттуда прыгнул на стену, по веревке спустился за стену, и через мгновение оттуда вылетел другой конец веревки. Чжу Восьмой ухватился за веревку, поднатужился, похоже, ему уже все было нипочем. Чжу Восьмой передал веревку Семерочке Хоу. Тот подбросил сидевшую на плече обезьянку вверх, та запросто взлетела на дерево и запрыгала по веткам. Сам Семерочка, взявшись за веревку и упершись ногами в стену, легко вскарабкался и по свисающей с дерева веревке мгновенно спустился за стену. Кто следующий? Чжу Восьмой подтолкнул вперед меня. Сердце сжалось, все тело похолодело, ладони покрылись холодным потом. Я взяла веревку, она оказалась холодная, как змея, самая настоящая змея. Держась за нее, я сделала два шага по стене, руки заломило, ноги обмякли, все тело дрожало. Совсем недавно я забралась на дерево без всякой веревки, а сегодня и с веревкой никак. В ту другую ночь я была ловкая, как кошка, а нынче неповоротливая, как свинья. И дело вовсе не в том, что родной отец уступает названому отцу по важности, и не в том, будто бы я волнуюсь за сыночка, который подрастает у меня в животе. Все дело в том, что с этой стеной я уже и без того натерпелась. Пословица гласит: «кого змея укусит, тот три года веревки боится». Глянула я на ветку над стеной, тут же почувствовала, как от тела собачьим дерьмом несет, а зад аж заболел от потуг. Чжу Восьмой шепнул мне на ухо:
– Мы не своим отцам идем на выручку, а твоего спасаем!
Чжу Восьмой правду сказал. Чтобы выручить моего отца, нищие рисковали собственной жизнью. Как я могу в такой ответственный момент быть такой беспомощной курочкой? При этой мысли смелости во мне прибавилось. Я вспомнила про Хуа Мулань, которая вместо отца пошла на военную службу, вспомнила про дожившую до ста лет матушку Шэ[141]. Дерьмо дерьмом, а плетка плеткой. Не хлебнешь горя, не станешь человеком. Не испытав в жизни приключений, не стоит даже выходить на сцену. Чтобы прославить себя и свое имя в веках, я стиснула зубы, топнула ногой, поплевала на ладони. Руки – на веревке, ногами – в стену, лицо – к синему небу с диском луны. Снизу толпа нищих толкала меня под зад, толкала так, что я, покачиваясь, почти что полетела к облакам. Слово за слово, шаг за шагом, и вот я уже сидела на корточках на гребне стены и смотрела в сторону управы, где черепица под светом луны походила на рыбью чешую. Под стеной ждал готовый подхватить меня Семерочка Хоу. Я вцепилась в свисающую с дерева веревку, зажмурилась и, собрав волю в кулак, прыгнула в бамбуковую рощу.
Вспомнилось, как мы с Цянь Дином наслаждались любовью в Западном павильоне, как я стояла в изголовье кровати, смотрела в заднее окно, через которое открывался прекрасный вид в сад. Первое, что тогда бросилось мне в глаза, была эта бамбуковая рощица, а еще пионы и розы. Еще припомнился удушающий аромат распускающейся сирени. Посреди сада есть небольшой насыпной холм с хризантемами в горшках. На берегу крохотного лотосового пруда – ажурные пористые камни из озера Тайху, что в провинции Цзянсу. Лотосы посреди пруда не уступали по красоте любой красавице. В том саду бабочки пили цветочный нектар, гудели пчелы. По саду гуляла смуглая женщина со строгим лицом, как у Баогуна, неподкупного судьи из сказаний. За дамой следовала служанка с осиной талией и живой походкой. Я знала, что гулявшая по саду женщина ничего особого из себя вроде бы и не представляла, но именно ей довелось стать женой уездного начальника. К тому же мне известно, что она благородного происхождения, образованна, одарена и остроумна, управские при виде ее неизменно пугались, а уездный при ней шел на любые уступки. Я как-то тоже захотела погулять по тому саду, но Цянь Дин не пустил меня. Он прятал меня в Западном павильоне. Мы с ним, любовники вне закона, боялись встречи с людьми. Не думала, что сегодня снова окажусь в этом саду, правда, не для прогулки, а чтобы выручить важного человека.
Все собрались в бамбуковой роще. Семерочка Хоу позвал обезьяну, и та резво спустилась с дерева. Сидя на корточках, я услышала, как пробили третью стражу в узком проходе посреди управы, и далеко, и близко, потом снова – и близко, и далеко. Из ближайшего к нам дворика донесся шум, видимо, менялся караул перед главными воротами. Через мгновение все звуки затихли, только осенние насекомые звонко выводили печальные мелодии где-то неподалеку. Сердце бешено колотилось, хотелось что-то сказать, но я не смела открыть рот. Чжу Восьмой и остальные тихо сидели, не двигаясь и не шумя, словно пять черных камней. Только обезьянка время от времени дергалась, и ее тут же спешил успокоить Семерочка Хоу.
Луна уже стала клониться к западу, проливая в ночи свой холодный свет. На листьях и стволах бамбука выступила осенняя роса. Казалось, вся рощица покрылась слоем масла. Росой смочило мою рваную плетеную шляпу, драную куртку, стало мокро даже под мышками. Так и сидели мы без дела. А скоро уже светать начнет, Чжу Восьмой, беспокойно думала я. В это время опять послышался шум, крик, горестный вопль, звон гонга. И я увидела, как управу осветила полоса красного света.
Из узкого прохода рядом с Западным павильоном крадучись выскользнул человек небольшого роста, одет он был в форму служителя управы. Приблизившись к рощице, он не сказал ни слова, лишь махнул рукой, и мы последовали за ним по узкой дорожке, прошли мимо Западного павильона, мимо налогового управления, мимо архива, мимо канцелярии, пока перед нами не появился храм предков, что при тюрьме. Перед ним были устроены камеры.
Во дворе пылал пожар, искры поднимались в небо на три
Господин тюремщик открыл замок на двери, все время приговаривая «быстрей, быстрей, быстрей». Чжу Восьмой забросил внутрь своих светлячков, и темница озарилась зеленым светом. Я тут же увидела бледное лицо отца, губы в кровавых подтеках, выпавшие зубы. Батюшка уже и на человека не был похож.
– Отец! – вырвалось у меня, но тут же большая ручища зажала мне рот.
Руки и ноги отца были скованы цепью, а цепь была обвязана вокруг стоявшего посреди узилища камня разбойников. Даже обладая недюжинной силой, освободиться от всего этого было бы нелегко. При мерцании светлячков господин тюремщик открыл замок на цепи и освободил отца. Сяо Шаньцзы сбросил верхнюю одежду и оказался в рванье того же цвета, что и на отце. Он уселся туда, где только что сидел отец, и позволил господину тюремщику заковать себя в цепи. Два человека стали торопливо одевать отца в одежду, скинутую Сяо Шаньцзы. Отец же упрямо выворачивался, не помогал им и шепеляво крикнул:
– Что вы делаете? Что вы задумали?
Тюремщик спешно зажал ему рот, а я негромко приговаривала:
ebooksa