Мяу-мяу! Мяу…
6
Отец отдал приказ, и сердце мое возрадовалось! Мяу-мяу-мяу, дорогой отец! Надоевшее ожидание наконец закончилось, началось самое интересное. Я взял из корзины сверкающий нож для отделения мяса от костей и поднес к лицу отца, чтобы тот оценил. Отец кивнул. Я подошел к петуху. Тот, завидев меня, заклекотал, забил крыльями, задрал гузку и выдавил из себя кучку белого помета. Обычно в это время петух стоял на зеленом валу и кукарекал, сегодня же я веревкой привязал его к столбу. Взяв ножик в зубы, я освободил руки, схватил петуха за крылья и зажал ему лапы ногами. Отец раньше уже говорил, что сегодня петуха будем резать не на еду, а на кровь. Я подставил под шею птицы большую черную чашу, чтобы собирать ее кровь. Петух был горяченный и отчаянно вертелся, пытаясь вырваться. Я ухватил его за голову, чтобы тот вел себя поприличнее, а то помирать пора, а он все ведет себя совсем бестактно, вон свиньи во много раз сильнее тебя, собаки во много раз злее, я никого не боюсь, неужто тебя, цыпленка задрипанного, испугаюсь? Бабушку твою эдак. Я повыщипал перья у петуха на шее, натянул кожу, ловко провел ножиком, сделал надрез. Кровь не пошла, и я немного напрягся. Потому что помнил, что говорил отец: если в день казни у убитого петуха не идет кровь, то все потом пойдет наперекосяк. Я поспешно резанул еще раз, на этот раз кровь брызнула и зажурчала. Словно маленький мальчик, сладко проспавший всю ночь, писает на рассвете, мяу-мяу. Ярко-красная кровь белого петуха заполнила всю черную чашу и пролилась мимо, на землю.
– Все, отец, – сказал я, бросая обмякшего петуха на землю, – зарезал.
На лице отца сияла ясная улыбка. Он махнул мне рукой и поставил на колени перед собой. Погрузил руки в петушиную кровь, словно желая, чтобы они напились. Я подумал, что у его рук есть рты, и они могут пить кровь. Хихикая, отец сказал:
– Закрой глаза, сынок!
Надо закрыть, так закрою. Я – хороший мальчик, послушный. Обнял отцовы ноги, уперся лбом в его колени, изо рта самопроизвольно вырвалось:
– Мяу-мяу… Пап-пап-пап…
Отец коленями сдавил мне голову:
– Подними лицо, сынок.
Я поднял голову, заглядывая во взволнованное лицо отца. Я – хороший мальчик, послушный. Не было отца – слушался жену, появился отец – слушаюсь его. Неожиданно вспомнилась жена, больше дня ее не видел, куда она делась? Мяу-мяу… Окровавленные руки отца коснулись моего лица. Пахло гораздо более противно, чем от крови свиней. В душе я не желал, чтобы лицо мне мазали петушиной кровью, но отец был суров. Ослушавшись отца, я мог получить в управе от пяти до двадцати палок, и кожа на заднице сошла бы до мяса. Мяу-мяу! Отец еще раз погрузил руки в чашу и продолжил намазывать мне лицо. Не только лицо, но и уши намазал. Не знаю, нарочно это было сделано или случайно, но кровь попала мне и в глаза. Те страшно заболели, мяу-мяу, все вокруг стало как в тумане, глаза застлало красной пеленой. Я замяукал и стал звать отца: «Отец, ты мне глаза повредил». И с мяуканьем стал тереть их ладонями. Чем больше тер, тем становилось светлее, пока не начал разбираться, что к чему. Плохо дело, плохо, мяу-мяу, снова стал действовать чудесный волосок тигра, мяу-мяу… Отец исчез, и передо мной возник черный барс. Держась на задних лапах, тот погрузил передние в чашу с петушиной кровью. Капли крови стекали с черного меха, словно зверь был тяжело ранен. Кровавыми лапами барс провел по заросшей густой шерстью морде, оставив на ней ярко-красную полосу, похожую на петушиный гребешок. Я давно знаю, что истинный облик отца – черный барс, поэтому особо не удивился. Мне не хотелось, чтобы тигриный волосок действовал все время. Поработал какое-то время – и хватит. Но на этот раз его действие длилось долго, мяу-мяу, почему-то его облик не возвращался к обычному. Это немного раздражало, но что-то поделать с этим я не мог. Сердце и печалилось, и радовалось. Печалилось потому, что перед глазами не было никого, к кому я всегда испытывал бы неприязнь, а радовалось из-за того, что не было никого, кто мог бы, подобно мне, увидеть истинный облик человека. Оглянувшись по сторонам, я тут же приметил стоявших на страже на плацу юаневских и иностранных солдат: все – волки с длинными хвостами и псы с куцыми хвостиками, а еще какие-то лисы – недоволки, недопсы – попадались изредка. Еще был один то ли волк, то ли пес, судя по одежде – кто-то из младших начальников. Наверное, смесь собаки с волком, я таких ублюдков называю «шавками». Эти дряни нахальнее волков, свирепее собак, укусят кого, тот и слова сказать не сможет. Мяу-мяу.
Вымазав всю петушиную кровь из чаши себе на морду и передние лапы, отец-барс глянул на меня черными блестящими глазами, вроде бы чуть усмехнулся и оскалился, открыв целую пасть пожелтелых зубов. Хотя произошедшая с ним перемена была велика, различить его дух и облик еще было можно. Я тоже улыбнулся ему во весь рот. Мяу-мяу. Враскачку отец направился к своему пурпурному креслу. Хвост высоко выпирал у него из штанов. Усевшись в кресло, отец прищурился, словно достиг состояния полного покоя. Я оглянулся по сторонам, зевнул, мяукнул и сел позади него на доску, глядя на косо лежащую на земле тень от помоста. Погладил отцов хвост. Отец высунул длинный шершавый язык, с урчанием лизнул мне волосы на голове, и я заснул.
Меня разбудил страшный шум. Мяу-мяу! Трели заморского рожка и грохот гонгов и иностранного барабана, в которые грубо и мощно ворвался пушечный залп. Тень от помоста стала уже совсем короткой, со стороны улицы на плац вступало что-то яркое и слепящее. Неизвестно когда, но зеленые накидки стащили с больших пушек на краю плаца, и орудия теперь посверкивали на солнце своими светло-зелеными телами. Позади каждой пушки суетились четверо овчарок в мундирах, и хотя до них было далеко, шерсть на их телах сразу бросалась в глаза. Пушки походили на больших черепах, они то и дело высовывали и втягивали шею. Высунут немного шею вперед, выплюнут из пасти огненный шар, а после того оттуда же вылетает белый дымок. Собаки двигались позади пушек, словно деревянные куклы, такие несуразно маленькие. Выглядело все это очень забавно. Глаза мои стали видеть плохо. Подумав, я понял, что это от пота. Потер лицо рукавом, глядь, а рукав красный. Ничего страшного, зато с глазами вновь произошла перемена. Лицо отца перестало быть мордой барса, у него только тело зверя осталось, на заду еще что-то выпячивалось, видать, хвост еще на месте. У солдат при пушках головы тоже стали человеческими, а тела оставались собачьими. Вот и хорошо. Так и на душе стало намного легче, понимаешь, что все еще живешь среди людей. Но выражение лица отца было странное, не очень похожее на человеческое. Тут отец лизнул меня своим большим языком, я почувствовал себя счастливым и сразу замурлыкал. Мур-мур…
Среди входивших на плац войск двигался большой паланкин с синим верхом, перед ним шагали со знаменами, шелковыми зонтами и веерами образины с человечьими головами и звериными телами. Несли паланкин страхолюдины с телами лошадей и человечьими головами или с конскими головами и человеческими туловищами. Среди этих существ были еще и те, чьи тела венчали коровьи головы. Позади паланкина на заморской лошади восседало чудище с волчьей головой и человеческим телом. Я, конечно, понял, что это Клодт, немецкий генерал-губернатор Циндао. Я слышал, что его прежний скакун был убит моим тестем из самодельной пушки, а новую клячу он наверняка отобрал у кого-то из подчиненных. После Клодта шли еще конные, а за ними ехала тюремная повозка с двумя смертниками. А ведь говорили, что к сандаловой казни приговорен лишь один мой тесть? Почему же смертников двое? За повозкой следовала длинная вереница солдат, по бокам которых теснилось много простого люда. Мохнатых голов там было немало, я все же знал, что это простой народ. Где-то глубоко в душе вроде билась мысль, и глаза искали в разномастной толпе ей подтверждение, только как мысль-то облечь в слова? А и не надо особых слов. Я искал жену. После того, как вчера утром она убежала, напуганная моим отцом, я ее больше не видел, и знать не знал, ела она что-нибудь, пила ли. Хоть она и большая белая змея, но все же, как и прекрасная Бай Сучжэнь из сказок – змея добрая. Если она Бай Сучжэнь, то я – ее суженый Сюй Сянь. А кто же тогда Сяо Цин, которая была Бай Сучжэнь подругой и прислужницей? Кто Фа Хай, злой буддийский монах, вечно преследовавший молодых? А-а, точно, точно, Фа Хай – это Юань Шикай! В глазах просветлело, и я увидел, увидел, увидел-таки свою жену, зажатую в толпе женщин, она поднимала плоскую белую голову и высовывала багровый язык, протискиваясь вперед. Мяу-мяу! Из горла рвался громкий крик, но на меня глазами барса зыркнул отец:
– Не верти головой по сторонам, сынок!
7
После троекратного пушечного залпа надзирающий за казнью тигр-чиновник громко обратился к сидевшим посреди помоста Юань Шикаю и Клодту:
– Ваш покорный слуга, начальник уезда Гаоми, докладывает вашим превосходительствам, что до назначенного времени еще четверть часа. Личность осужденного Сунь Бина установлена, палачи на месте. Прошу указаний ваших превосходительств!
Юань Шикай на помосте вытянул тонкую и длинную черепашью шею. Из-под халата высовывалась пластина на спине, похожая на крышку котла. Одежда была натянута, словно зонтик из промасленной бумаги. Не тот ли это зонт, который Сюй Сянь одолжил у дружественных змеек, чтобы пересечь озеро, вот только каким образом этот зонт попал под халат Юань Шикаю? А-а, так это не зонт, это черепаховый панцирь! И смех и грех, как такое пресмыкающееся смогло стать важным сановником. Мяу-мяу! Круглая черепаха Юань свесил черепашью голову к морде серого волка Клодта, что-то проскрипел на черепашье-волчьем, затем вытащил красный приказной флажок и махнул им в сторону. Эта отмашка тебе не фунт изюму, это решительный удар, как говорится, острым ножом, которым разрезают спутанную коноплю или плотный кубик соевого творога без каких-либо обиняков. Видно, что у этой большой черепахи богатый опыт, это не обычная черепашка, а черепаха высокого ранга, обычной черепахе таким большим чиновником не стать. Правда, разница между этой рептилией и моим отцом все равно была очень большая. Увидев, что его превосходительство Юань дал отмашку красным флажком, чиновник, надзирающий за казнью, быстро собрался, неожиданно подпрыгнул на
– Время пришло! Начать казнь!