Смерть пахнет сандалом

– Снимите кандалы!

Сбитые с толку стражники оглянулись по сторонам, словно ожидая чьего-то еще приказа. Отец нетерпеливо повторил:

– Снимите кандалы!

Стражники трясущимися руками сняли с тела тестя железную цепь. Тот расправил руки, смерил взглядом орудия казни и, как художник, который уже знает, как нарисует бамбук, уверенно улегся на сосновую доску, которая была значительно уже его тела.

Доска была очень гладкая, ее отцу тщательно обработал самый лучший в уезде столяр. Доска лежала плашмя на верстаке, на котором кололи свиней. Этот сосновый верстак использовался в нашем доме лет десять, пропитался свиной и собачьей кровью и был тяжелый, как железо, сюда его доставили из нашего двора с десятикратными передышками четверо дюжих управских посыльных. Устроившись на доске, тесть повернул голову и смиренно спросил отца:

– Правильно лежу, свояк?

Не обращая на него внимания, отец согнулся, вынул из-под верстака первосортную веревку из воловьей кожи и передал мне.

Я давно уже устал ждать, быстро принял у отца веревку и, как тренировался заранее, стал привязывать тестя. Тот недовольно бросил:

– Ты, зять, совсем плохо меня вяжешь, будто не уважаешь!

Отец рядом сосредоточенно следил за моими движениями и безжалостно поправлял там, где я вязал не так. Тесть сопротивлялся и орал во всю глотку, показывая, что он недоволен тем, как его привязывают. Он совсем разошелся, и отцу пришлось строго напомнить ему:

– Свояк, не упрямьтесь. Чего бояться, что перестаете владеть своим телом.

Тесть еще пошумел, но я его все же крепко-накрепко привязал к доске. Отец попробовал просунуть палец под веревку, у него не получилось, как и должно было быть. Отец удовлетворенно кивнул и тихо проговорил:

– Действуй.

Я торопливо подошел к корзине с ножами, взял ножик, который недавно использовал, чтобы зарезать петуха, схватил тестя за штаны, ловко резанул кругом, открыв половину его зада. Отец положил мне под руку пропитавшуюся маслом киянку из жужуба. Он сам выбрал из двух сандаловых колышков тот, что выглядел поглаже, и тщательно протер его смоченной в масле тряпицей. Стоя слева от тестя, он ткнул круглым и гладким острием колышка, похожим на лист камыша, тестю пониже копчика. Тесть безостановочно ворчал, из его рта сыпались разные выражения, в которые он то и дело вставлял словечки из арий маоцян. Было такое впечатление, что он абсолютно не думает о начинающейся казни. Но я слышал в его дрожащем голосе и видел в безостановочно подрагивающих ногах и животе глубокое внутреннее напряжение и страх. Отец с ним больше не разговаривал, он твердо держал обеими руками колышек, лицо его спокойно светилось красным, он смотрел на меня снизу вверх, и его взгляд был полон ободрения и надежды. Я чувствовал, что он действительно очень хорошо ко мне относится. Мяу-мяу, во всем мире не найдешь лучшего отца. Какое великое счастье, что у меня есть такой замечательный отец, мяу-мяу! Если бы моя мать всю жизнь не постилась и не молилась Будде, то я бы такого прекрасного отца не заимел. Отец кивнул, мол, действуй. Я поплевал на ладони, встал боком, расставив ноги, чтобы стояли крепко, словно собирался вбивать колышек в землю.

Подняв промасленную киянку, сначала потихоньку, чтобы набить руку, я стал постукивать по тупому концу колышка. Мяу-мяу, неплохо, сподручно. Стал я стучать сильнее, размеренно. Колышек цунь за цунем проникал в тело тестя. Удары киянки звучали негромко – бам-бам-бам. Мяу-мяу. Стук даже не заглушал тяжелого дыхания тестя.

Колышек проникал все глубже, и тело тестя стала бить дрожь. Оно хоть и было крепко привязано, но вся плоть дрожала, приводя в движение тяжелую сосновую доску. Я продолжал размеренно стучать – бам-бам-бам. Накрепко запомнил я отцовы наставления: если есть сила в руках, сынок, то у тебя все получится.

У тестя стала сильно мотаться по доске голова. Казалось, он сам растягивает себе шею. Если бы я не видел все собственными глазами, то и я бы не подумал, что шея человека может двигаться подобным образом: она резко вытягивалась до предела, словно растягиваемая веревка, будто голова хотела отделиться от тела и куда-то укатиться; потом шея резко втягивалась в тело, так, что шеи уже было и не видно, будто голова тестя росла прямо из плеч.

Бам-бам-бам…

Мяу-мяу…

Тело тестя пылало жаром, пот пропитал одежду. Когда он поднимал голову, было видно, как с макушки льется пот, желтый и густой, словно только что вынутый из котла рисовый отвар. Когда он поворачивал голову в сторону, я видел, что лицо у него раздулось и смахивало на золотистый медный таз. Глубоко запавшие глаза походили на глаза свиньи, которую я надувал перед тем, как снять шкуру… Мяу-мяу… Надутые мной же глаза…