Сорок одна хлопушка

– Без меня вам с этим предприятием не управиться, – сказал я. – Вы – народ к мясу равнодушный и не питаете к нему чувств, хорошего мяса вы производить не сможете. Как насчёт того, чтобы взять меня на месяц на пробу? Если буду работать плохо, можете выгнать, тогда пойду в школу и буду хорошо учиться. Буду работать хорошо, да и то недолго, всего год, а потом или пойду в школу, или уеду в дальние края, на волю вольную искать заработков на чужбине.

Хлопушка тридцать третья

В одном из залов ресторана Хуайянчунь, находившемся на третьем этаже роскошного отеля, на большом круглом трёхметровом столе расставлены несколько десятков превосходных блюд. На стене прямо напротив входа экран из красного бархата оформляет позолоченный рисунок «Дракон и феникс предвещают радостное событие». Вокруг стола расставлены двенадцать стульев с высокими спинками, но занят лишь один из них – там сидит Старшóй Лань. Двумя руками он подпирает подбородок, взгляд его мрачен и расстроен. От некоторых роскошных блюд на столе ещё поднимается пар, другие уже остыли. В зал входит официант в белом, его ведёт барышня-метрдотель в красном европейском костюме. В руках официанта большой позолоченный поднос, на нём поднос поменьше, на котором, распространяя изумительный аромат, плавает что-то съестное в золотистом соусе. Метрдотель снимает маленький поднос с большого, ставит перед Старшим Ланем и шёпотом говорит:

– Господин Лань, это носовые хрящи и жилы знаменитого китайского осетра из реки Хэйлунцзян, их обычно называют «кости дракона», и в феодальном обществе такое блюдо подавали императору. Приготовить это блюдо довольно непросто, необходимо три дня и три ночи вымачивать их в светлом уксусе и сутки варить в фазаньем бульоне. Эти «кости дракона» собственными руками готовил наш хозяин, отведайте, господин, пока горячее.

Старшóй Лань равнодушным тоном даёт указание:

– Разделите на две порции, упакуйте с собой и отправьте Фэйюнь в особняк Фэнхуаншань одну порцию для Наполеона, а другую – для Вивьен Ли.

Девица-метрдотель удивлённо поднимает тонкие узкие брови, но не смеет комментировать его слова. Старшóй Лань встаёт и говорит:

– Приготовьте чашку лапши с луком и принесите мне в номер.

Приказом Лао Ланя я был назначен начальником цеха по промывке мяса и в один прекрасный день наконец-то вступил в должность.

Первым моим предложением после поступления на комбинат было объединить цеха забоя собак и баранов, чтобы высвободить место для впрыскивания воды. То есть любой скот должен был пройти через этот цех и только потом поступать в цеха забоя. Лао Лань размышлял над этим моим первым предложением ровно минуту, потом уставился на меня, сверкнул жёлтыми яблоками глаз и решительно сказал:

– Хорошо!

Орудуя красным и синим карандашами, я начертал на белом листе бумаги сложившийся у меня в голове план цеха впрыскивания воды. Лао Лань не высказал к моему наброску никаких критических замечаний, восхищённо глянул на меня и громко сказал:

– Действуй!

У отца критических замечаний оказалось немало, он даже сказал, что я безобразник. Но я видел, что в душе он относится ко мне с большим уважением. Поговорка гласит: «Никто не знает человека лучше, чем его собственный отец»; с другой стороны, можно сказать: «Никто не знает отца лучше, чем его сын». Я знал его образ мыслей, как свои пять пальцев. При виде меня, стоящего в цехе перед бывшими мясниками-частниками, а теперь работниками мясокомбината, и чётко отдающего распоряжения, у него хоть и возникали какие-то мысли, в основном в душе он был доволен. Человек может завидовать кому-то, но обычно не завидует собственному сыну. Отец выказывал мне недовольство, но не потому, что я обскакал его, а потому, что его беспокоила моя зрелость не по годам. Потому что у нас считалось, что слишком умный ребёнок долго не проживёт. Чем больше ума я проявлял, тем больше он ценил меня, тем больше возлагал на меня надежд; чем умнее я казался, тем выше, в соответствии с этими старинными представлениями, была вероятность моей преждевременной смерти. Вот отец и попал в этот заколдованный круг.

Вспоминая сейчас об этом, я полагаю, что двенадцатилетний мальчик, который изобрёл способ впрыскивания воды живому скоту, самостоятельно переделал целый цех, а кроме того, руководил коллективом из двадцати с лишним рабочих, наладил высокоэффективное производство, действительно был настоящим чудом. Вспоминая себя в то время, могу лишь с чувством вздохнуть:

– Ну и крутым же я был, мать его, в те годы!

Мудрейший, прямо сейчас поведаю тебе о том, какой я крутой был в то время. Опишу лишь наш цех впрыскивания воды и как я там работал, и ты тут же поймёшь, какой я был крутой.

Предприятие наше строго охранялось. Мы должны были принимать меры предосторожности не только против коллег, приходивших выведать, что и как, но, против злокозненных журналистов, которые собирались тайно заснять то, что делается в цехе. Конечно, другим мы объясняли, что задерживаем злоумышленников, собиравшихся отравить мясо. Хотя придуманный мной способ предполагал, что мы не впрыскиваем воду в мясо, а промываем мясо живого скота, но под пером этих высасывающих всё из пальца репортёров что угодно могло быть приукрашено до неузнаваемости. Касательно этой братии могу сказать, что с ними связан один из самых ярких эпизодов в моих воспоминаниях.

В первый же день после того, как Лао Лань объявил о моём вступлении в должность, к ним обратился я:

– Если вы считаете меня маленьким мальчиком, то вы ошибаетесь. Я меньше вас только по росту и возрасту, но мои познания больше ваших, и мозгами я пользуюсь лучше. То, как вы будете работать, я буду видеть и запоминать. Про каждого из вас буду докладывать Лао Ланю, вы можете не бояться меня, но вам следует бояться Лао Ланя.