– Леди Ви, вы готовы? – спрашивает Соломон.
– У меня бывали и лучшие дни, зато он, слава богу, больше не сможет навредить никому из нас.
– Нам нужно полное признание; возможно, он откроет нам больше, если вы изобразите сочувствие. Я буду записывать каждое его слово.
– Постараюсь.
Мы с Соломоном проходим внутрь. Филип сидит по-турецки на полу камеры и смотрит на небо в окне. Он не реагирует на нас, когда мы садимся на скамью напротив, зато я получаю возможность разглядеть его. В памяти всплывают обрывки историй, которые Филип рассказывал мне все эти годы: о детстве в нищете, о болезненных разрывах отношений, причину которых он мне так и не объяснил. Вспыльчивость Филипа стоила ему и актерской работы из-за его стремления мстить своим звездным коллегам в тех случаях, когда он считал, будто они отняли у него славу. Почему я не заметила, что он так и не избавился от злобности?
После нескольких минут тишины Филип наконец-то заговаривает.
– На небе ни облачка. Кажется, этот оттенок называют небесно-голубым, да?
– Лазурным, я бы сказал, – отвечает Соломон. – Бирюзовым с налетом желтого.
– Может, ты и прав. – Филип облегченно улыбается. – Соломон, мне жаль, что ты вчера получил увечье. Сопутствующий ущерб – это всегда печальный факт.
Детектив держит рот на замке. Кажется, он понимает, что молчание – лучший путь к получению информации; мало кто способен выдержать его зияющую пустоту.
– Ви, я рад, что ты здесь. Я хотел попросить, чтобы тебя позвали, потому что наши с тобой беседы всегда успокаивали меня. – Филип чуть-чуть поворачивает голову, но все равно не хочет встречаться со мной взглядом. – На мнение всех остальных мне плевать. Ты единственная, кто во всем разобрался.
– Тебя выдали вещи из ящиков в твоем письменном столе. Они показали, как много ты скрываешь; не только сигареты, которые иногда покуриваешь, но и свою тоску по театральным ролям. Ты же начинал на сцене, с Ибсена и Чехова, да?
– Голливуд сделал из меня типаж. Они брали меня только в романтические комедии, и больше никуда.
– Мало у кого хватает таланта, чтобы завоевать «Оскар», как это сделал ты.
– Ты всегда была очень добра… Соломон, можно мне поговорить с Ви наедине, в последний раз?
– Боюсь, нет. Все должно быть занесено в протокол.
Взгляд Филипа все так же устремлен к клочку неба над головой. Похоже, мне предстоит стать его публикой, поэтому я понижаю голос до шепота, как в наших прошлых задушевных беседах.
– Бедный ты мой… Ты, наверное, так настрадался…
– Ви, это было невыносимо. Я ненавижу себя за все это. – Наконец-то он поворачивается ко мне. – Но я знал, что ты меня поймешь.
Я выдавливаю из себя улыбку.