– Да, на Цейлон, – признался я.
– Ага-а-а, – обрадовался Селвин, пятясь в медленном танце, ром плясал тоже, мерцая в его руке. – Оди мде сдились во сде, эти чужие страды. Китаи, иддусы и все оди. Мде сдилось, что я с дими говорю. Страддыби словаби. А щас я вижу того чердого из тех краев, вижу, как его бьют.
– О чем это ты? Кого бьют?
– Оди – его, – сказал Селвин, уставившись на меня взором Сивиллы. – Парди бьют его за то, что од из чужих страд. А-ааа, я вижу.
Я бы настоял на более подробном описании его видений, если бы в эту минуту не появился Тед, таща под мышками две коробки.
– Вот это вот, голубчик, – сказал он, – мои пистолики.
А потом, когда всем по новой налили рома, дух мой воспрянул, оттого что я держу в своих восхищенных руках всю историю оружия: и пистоли разбойников с большой дороги, и мушкетон, и нарезную винтовку времен Крымской войны, и тяжелые служебные револьверы, и маленькую карманную дамскую модель, и маузер. Вскоре мы все в исступлении взводили курки, прицеливались, жали на спусковые крючки, а перед пророческими глазами Селвина непрерывной мрачной процессией шествовали все те, кто был убит из этого оружия.
– Зачем, – спросил я, – зачем вы их храните?
– Такое у меня хобби, голубчик. Люблю я пистолики. У меня и патрончики имеются. Ну и дом защищать чтоб, конечно, – расплывчато пояснил Тед. Потом я полюбовался книгами Тедова отца – заплесневелыми, никем не читанными с прошлого столетия, добытыми на уличных развалах. Среди названий встретились такие:
«Частый гребень для нечестивых священнослужителей, Преп. Т. Дж. Пуриуэлл, Доктор богословия, т. Мученики Великого мятежа»,
«Джон Мэнуелл, или История о горячем сердце»,
«Труды Корреспондентского общества»
«Ивритский букварь Мод», том 1,
«Эврика: размышления об агностицизме»,
«Трудитесь, ибо ночь грядет»,
«Анатомия систематического сомнения»,
«Беседы в рабочих клубах»,
«Опрометчивость леди Брендан»,
«Образовательные путешествия по Ионическим островам»,
«Отрочество героев Шекспира»,