– Господи, и как ты только ухитрилась найти такую комнату, Пат, – сказал я.
– Ведь когда люди сдают комнаты, они обычно ставят в них самую что ни на есть рухлядь и никому не нужные подарки, полученные ко дню рождения.
Она бережно передвинула вазу с цветами к стене. Я видел тонкую изогнутую линию затылка, прямые плечи. худенькие руки. Стоя на коленях, она казалась ребенком, нуждающимся в защите. Но в ней было что-то от молодого гибкого животного, и когда она выпрямилась и прижалась ко мне, это уже не был ребенок, в ее глазах и губах я опять увидел вопрошающее ожидание и тайну, смущавшие меня. А ведь мне казалось, что в этом грязном мире такое уже не встретить.
Я положил руку ей на плечо. Было так хорошо чувствовать ее рядом.
– Все это мои собственные вещи, Робби. Раньше квартира принадлежала моей матери. Когда она умерла, я ее отдала, а себе оставила две комнаты. – Значит, это твоя квартира? – спросил я с облегчением. – А подполковник Эгберт фон Гаке живет у тебя только на правах съемщика?
Она покачала головой:
– Больше уже не моя. Я не могла ее сохранить. От квартиры пришлось отказаться, а лишнюю мебель я продала. Теперь я здесь квартирантка. Но что это тебе дался старый Эгберт?
– Да ничего. У меня просто страх перед полицейскими и старшими офицерами. Это еще со времен моей военной службы.
Она засмеялась:
– Мой отец тоже был майором.
– Майор это еще куда ни шло.
– А ты знаешь старика Гаке? – спросила она.
Меня вдруг охватило недоброе предчувствие:
– Маленький, подтянутый, с красным лицом, седыми, подкрученными усами и громовым голосом? Он часто гуляет в городском парке?
Она смеясь перевела взгляд с букета сирени на меня:
– Нет, он большого роста, бледный, в роговых очках?
– Тогда я его не знаю.
– Хочешь с ним познакомиться? Он очень мил.
– Боже упаси! Пока что мое место в авторемонтной мастерской и в пансионе фрау Залевски.
В дверь постучали. Горничная вкатила низкий столик на колесиках. Тонкий белый фарфор, серебряное блюдо с пирожными, еще одно блюдо с неправдоподобно маленькими бутербродами, салфетки, сигареты и бог знает еще что. Я смотрел на все, совершенно ошеломленный.