Жалел ли я после о сказанных мною в тот момент словах, понимал ли, какую черту переступал? О, да. И понимал, и видел, и чувствовал. И мне было откровенно по х*ю. Куи рро qуо, Алекс. Глаз за глаз. Ты не побрезговал забрать у меня самую ценную вещь, поэтому не думай, что за это я не попытаюсь отыграться на тебе не менее изощренным ходом.
И, да, оно срабатывает, молниеносно и точно в цель. Алекс резко выпрямляется, как отшатывается назад от невидимого удара по лицу, пытаясь скрыть за расправленными плечами, идеально ровной спиной и высоко приподнятой головой одно из своих самых болезненных поражений. Ни выражение бесчувственного лица, ни прямой взгляд (впервые наткнувшийся во мне на самый неожиданный и неприступный барьер), ни потемневшие глаза до цвета свинцовой платины не выдали внешне ни единого намека на его истинное внутреннее состояние. Но мне впервые не было страшно под его прессом. Страхов больше не было, по крайней мере, не перед Рейнольдзом и его неограниченными возможностями сильнейшего мира сего. Его методы давно поблекли и обнищали на фоне того, что я успел пережить за последние недели в своем собственном персональном внутреннем аду, в твоем живом чистилище.
— И после этого, ты будешь утверждать, что в тебе нет ничего от садиста? — попытка свести все в шутку, чтобы не дай бог не позволить своей слабине дать более глубокую и сильную трещину? Показать, что он тоже способен терпеть и удары, и поражение? — Дэн, почему ты не хочешь попробовать то, что я всегда тебе предлагал?
— Потому что в отличие от тебя, я не получаю удовольствия от причиненной мной физической и моральной боли другим. Меня это никогда не заводило. Выпустить по пьяни пар, да, но не на трезвую голову. И я сильно сомневаюсь, что оно сразу же решит все мои проблемы и куда действенней, чем обратная сторона Практики. Тебе ведь ничего не стоит провести эту сессию и проверить свою гипотезу с новым набором козырей. Если и в этот раз ничего не получится, тогда уже…
— Тогда ты сделаешь то, что я попрошу тебя в последний раз перед отъездом из Рейнхолла, — Лекс впервые перебивает меня жестко и безапелляционно. И уж тем более он не собирался сдавать бразды лидерства на своей же территории.
— И никаких на этот счет возражений. Я совершил ради тебя куда больше недопустимых вещей и поблажек вопреки собственным принципам, так что, сделай мне великое одолжение, и хотя бы раз поступись своим предубеждением ради меня.
Не самые выгодные для меня на тот момент дополнительные условия сделки, но мне действительно было просто не из чего тогда выбирать.
— Тогда никакой халтуры во время сессии. И ты мне вернешь все мои фотографии.
Неожиданно, правда с манерной ленцой, поднимается с кресла и идет прямо к кровати на меня, заметно расслабившись и не только телом, будто и вправду получил к своей беспроигрышной комбинации карт приятный бонус в виде джокера.
— Как раз там я тебе их и верну, Дэн. А сейчас… — останавливается полубоком у самого края кровати, рассматривая с высоты своего исполинского роста мое бледное подобие непримиримого упрямства на моей жалкой телесной оболочке; неожиданно приподнимает правую руку и обхватывает дружеским жестом с успокаивающим пожатием своей широкой ладошки мое сутулое правое плечо. — Тебе надо набираться сил и восстанавливаться. Иначе никаких сессий. Как и ошейников, наручников и цепей. Только во время сессии и только когда я самолично проверю и увижу, что ты готов ко всему. А пока, отдыхай, копи силы, здоровье и прекрати стимулировать эту… черную дыру, пока она еще не высосала остатки того, что от тебя осталось. Именно поэтому я и не хочу возвращать тебе фотографии… Ты должен суметь продержаться без них хотя бы несколько дней, убедится, что они тебе не нужны. Отдыхай, Дэн…
Поощрительное прощальное похлопывание по плечу, перед тем как оставить меня окончательно наедине со своими обезумевшими демонами и с новым осмыслением происходящего? Я должен продержаться не известно сколько дней без возможности смотреть на твои фотографии? Что это? Еще одна садистская пытка от непревзойденного Верха Алекса Рейнольдза или наивный эксперимент с предстоящим выявлением возможных побочных эффектов? И сколько я должен еще перетерпеть подобных нововведений, чтобы убедится окончательно в том, что ты мое хроническое заболевание и против него не существует никаких лекарств? Что я не хочу от тебя излечиваться…
Черная дыра?.. Остатки того, что от меня осталось? Алекс… ты сам не понял, что ты сказал…
Если в нашей скончавшейся Вселенной осталась хотя бы одна черная дыра, значит, это еще не конец. Любое подобие чего-то "живого", пусть и сплошного черного, да, живой пульсирующей тьмы в самом эпицентре, затягивающей в себя все ближайшие мертвые планеты и заледеневшие звезды… Ей просто нужна энергия, что-то, что наполнит и напитает ее ненасытные недра перед предстоящим взрывом…
Пусть жрет, пусть выедает мою кровь, мои мышечные и костные ткани, истончает сердечные волокна, стенки артерий и весь эпидермис. Бл**ь, если это позволит ей продержаться хоть еще немного, еще несколько гребаных мгновений, да бога ради. Пусть сожрет меня всего, лишь бы в конечном счете ожила и рванула, снесла к ебеней матери абсолютно все на своем пути. Не важно, убив при этом меня или всего лишь поглотив остатки моего немощного разума… Мне главное знать, что она еще дышит, что есть хоть какая-то надежда на ее воскрешение… хоть одна ничтожная возможность вернуть ее к жизни… вернуть себя и… тебя.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
С чего я когда-то решил, что это бездна? И почему так боялся сорваться или оступиться с ее края? Я же теперь четко знал и понимал, почему это невозможно… нельзя упасть в то, что находиться в тебе… только раствориться всем существом, разумом, сознанием и даже телом в ее текущей по твоим венам токсичной кислоте. Она всегда была во мне, сколько я себя помню, еще до встречи с тобой… стекала вязкими каплями черной жижи по пористым стенкам моей бездушной сущности, практически ее не замечая, но ощущая достаточный дискомфорт от ее скользких щупалец, пытавшихся добраться до моего сознания и сердца. Я столько лет ее игнорировал, не замечал буквально в упор… может поэтому не видел ее истинных масштабов, и чем она являлась в своем первозданном виде — чем она была во мне.
Когда ты заглядываешь в бездну, сама бездна заглядывает в тебя?
Да, но чтобы заглянуть в эту бездну, ее нужно еще найти. И не всегда заглядывая в нее, мы ощущаем, что она смотрит в нас. Куда страшнее, когда ты чувствуешь нечто иное, более осязаемое и постоянное, то что всегда жило в тебе, и что всю твою гребаную жизнь смотрело на окружающую реальность из тебя. И ты не мог просто так от нее избавится, несмотря на отвратные ощущения, ясно понимая, что ничего хорошего в этом нет, ничего приятного и особенно полезного. Она просто была частью меня и становилась мной в определенные моменты, когда я едва это понимал и воспринимал всем своим существом. И меньше всего я хотел, чтобы ты заметила ее во мне или, не дай бог, почувствовала, соприкоснулась с ней…
Господи, как же мне было тогда страшно, держать тебя в своих руках, заглядывать в тебя, в твой живительный свет и боятся при этом тебя задеть, замарать ее липкими щупальцами, боялся, что ты заметишь ее и испугаешься… Может так и случилось, хотя… теперь я уверен, что случилось. Ты увидела ее и разглядела, поняла, что это такое, осознала что Я такое. Что еще я мог после этого ждать от тебя, какой другой ответной реакции? Что ты с легким сердцем примешь меня таким, какой я есть и чуть ли не с радостью, не закрывая глаз, шагнешь в нее со всем своим светом, пока она не поглотит тебя всю окончательно, без остатка, не сделает частью себя… частью меня…
Не буду врать, да, часть меня этого желала, именно ОНА этого и хотела, хотела тебя, абсолютно всю, забрать, затянуть, спрятать в себе от всех, от всего мира, сделать только своей. И в такие моменты мне было одновременно и дико страшно и безумно упоительно, ведь это могло стать реальностью, ты действительно могла стать моей собственной реальностью, МОЕЙ, — моим источником света, жизни, сладкой боли и любви. И я интуитивно тянулся за этим, за тобой, как никогда и как ни за кем другим. Я начал сходить от этого с ума все сильнее и глубже, она расползалась во мне, росла и ширилась, как будто я кормил ее тобой, своими чувствами к тебе, и с каждым днем мне становилось мало, до дикости мало и до безумия страшно.