Конечно, мне дико неприятно наблюдать за его поверхностным отношением ко мне. Конечно, я прекрасно понимал, как он на самом деле сейчас бесился после вчерашнего. И именно все это, плюс воспоминания о Стрекозе, о разговоре с Луневой в "Дубае" наслаивалось на пущенный с горы снежный ком, превращая мой рассудок в пристанище для одержимых бесов. Наверное, я и приперся сюда чисто с их подачки, не побоявшись дыхнуть на Великого и Ужасного своим крепким перегарищем. Странно, что похмелье обошло меня частично стороной. Так что, если захотите избежать мучительного утра после очень веселой ночки, обязательно устройте что-нибудь эдакое в чисто моей манере за день до этого. Снимает отрезвляющими воспоминаниями, как рукой, стоит только продрать глаза и оторвать голову от подушки (в моем случае — от коврового паласа на полу моего домашнего кабинета).
— Да вроде ничего такого, что было бы тебе не под силу. А если честно… Извелся я вчера после знакомства с твоей новой пассией. Причем настолько сильно, что до сих пор не сумел вытравить ее из своих мыслей, навострив первым делом свои лыжи по приходу на работу в твой кабинет. А ведь мог взять больничный на пару дней.
— Что же не взял? — не похоже, чтобы он как-то отреагировал на мое заявление об Альке. Продолжал, как и до этого, с титаническим спокойствием выслушивать все мое словоблудие.
— Я же говорю, не смог. А на работе тебя проще поймать, чем вне.
— Если ты сюда явился просить за вчерашнее прощение…
— Это само собой, — не всегда мне удавалось перебить отца без должных на то последствий. Но, увы, в этот раз меня уже ничто не могло остановить. — Могу просить его хоть весь день стоя голыми коленками на сухом горохе. Только не думаю, что это кому-то и чем-то поможет в нашей не такой уж и простой ситуации. И тебе явно все мои извинения до лампочки, тем более если в них искренности ни на грош.
— Кирилл, ты опять намеренно затягиваешь с прелюдией. — в этот раз Стрельников-старший даже посмотрел на свои ручные часы, демонстрируя свое истинное к моим словоизлияниям отношение.
Не-е, ему было до меня вовсе не до лампочки, а куда хуже.
— Прости, немного волнуюсь, поскольку никогда еще не обращался к тебе с подобными просьбами. И все же, не теряю надежды быть услышанным и правильно понятым.
В этот раз он и отвечать не стал. Просто взглянул на меня едва не с вымученной тоской и кое-как (видимо) удержался, чтобы не зевнуть.
— Понимаю, прозвучит, как бред, но… А не мог бы ты отдать свою новую девочку мне? Какая тебе разница с кем проводить свои редкие свободные вечера. Найдешь еще кого-нибудь, возможно даже более подходящую для своих специфических утех…
Откровенно говоря, я ожидал от папеньки какой угодно реакции, даже небольшого рукоприкладства — там вытолкать меня взашей и пинками или вывести за ухо из кабинета. Но только не его коронного смешка с ошалевшей ухмылкой на разгладившемся от изумления лице и не подозрительного прищура глаз в мою сторону. Мол, не лишилось ли его любимое дитятко последних остатков здравого рассудка.
— Ты случаем не переборщил с обезболивающими этим утром? Что там тебе такое убойное прописали в травмпункте?
— Зря ты так. Я, между прочим, чист как стеклышко. Да, перегаром прет сильным, не отрицаю. Но в остальном, прекрасно соображаю и о чем говорю, и, соответственно, чего хочу. И это не розыгрыш. У меня реально снесло на твою шатенку голову, и я не могу успокоиться уже второй день подряд (а вот тут, пардоньте, соврал, надеюсь, не сильно заметно). Хочу ее просто до трясучки, аж скулы сводит…
— В этом месте советую угомонить своего раздухарившегося ослика. Продолжать не стоит для твоего же блага. — пока что это было сказано относительно спокойным и почти холодным голосом. Для неугомонной надежды этого, как оказалось, хватило с лихвой.
— Да ладно, пап. Как будто она у тебя такая первая. Она же тебе надоест уже через несколько месяцев, а может и намного раньше. Ты их в свое время столько перебрал… наверное, сам со счету давно сбился. Сделай хоть раз для меня столь щедрый подарок. Я же так редко тебя о чем-то подобном прошу. И то, не сколько прошу, а выбиваю разрешение сделать все так, как хочется именно мне.
— Это все? Больше никаких подпунктов не прилагается? — что-то мне не понравились ни его расслабленный тон, ни вид, с какими он мне ответил. По ходу, он так и не воспринял мои слова всерьез, продолжая списывать мое неадекватное поведение то ли на тяжелое похмелье, то ли на побочный эффект транквилизаторов.
— Учитывая, сколько я успел за вчера накосячить? — я отрицательно качнул головой, готовясь принять позицию того самого упрямого ослика, которого теперь хрена с два сдвинешь с места без помощи эвакуатора. — Я знаю, как со стороны выглядит такая просьба. И до сей поры я никогда не смотрел ни в сторону твоих женщин, ни других особо дорогих твоему сердцу личных вещей. Увы, но в этот раз я ничего не могу с собой поделать. Эта блажь сводит меня едва не с ума, при чем до такой степени, что я рискнул ввалиться в твой кабинет буквально нахрапом. Наверное, понадеялся на твою мужскую солидарность. Все-таки я твой сын, как ни крути. Должен же ты однажды встать и на мою сторону.
Я все-таки решил заткнуться, иначе буду изливать свою неугомонную душу до второго пришествия, или пока не отсохнет язык. Да и не нравилось мне, как отец смотрел на меня все это время, не перебивая и явно что-то прокручивая между своих шестеренок, перед тем как вывалить на мою частично отбитую голову свой окончательный вердикт.
— Насколько я помню, ты как-то попытался выпросить у меня где-то лет десять назад купленный мною Хаммер последней на тот момент модели. Надеюсь, ты еще помнишь, что я тебе ответил на твою почти такую же бредовую просьбу?