Каллокаин

Он по очереди перемещал взгляд с моих бумаг на свои цифры; потом со вздохом посмотрел вслед коллеге, который скрылся за дверью последним. Он явно не решался меня прогнать. И в конце концов сделал то, что показалось ему наименее затратным по времени.

– Я дам вам пропуск, – сказал он, после чего напечатал несколько строк на машинке, быстро поставил рядом с ними большую печать Третьего Бюро и протянул мне бумагу.

– Дворец Киностудии, вечером, двадцать ноль-ноль, – сказал он. – Не знаю, что у них сегодня, но что-то да будет. Все будет в порядке. Меня там никто не знает, но они узнают печать… Ну, теперь вы довольны? Надеюсь, я не совершил ничего предосудительного…

Глава одиннадцатая

Я практически уверен, что именно это он и сделал. Уже через пару дней мне стало ясно, что никакого права находиться во Дворце Киностудии у меня не было. Очевидно, что для того, чтобы избежать полученного шока, требовалась совершенно иная подготовка и, возможно, принципиально другое образование. Впоследствии я был также уверен, что уполномоченная инстанция гарантированно отказала бы мне в пропуске. Конечно, восприятие несколько исказило мое лихорадочное состояние; подобные искажения обычно быстро проходят, но потрясение, полученное в тот вечер во Дворце Киностудии, сохранялось и по прошествии нескольких недель.

Мое вдумчивое существование в мире возвышенных принципов оказалось недолговечным. Непробиваемая холодность Лаврис подкосила мою уверенность и прежде всего уверенность в себе. Кто я такой, чтобы делиться планами спасения Государства? Больной, уставший человек, слишком больной и слишком уставший, чтобы искать убежище у безупречной принципиальности с высоким голосом, лишенным эмоций.

Будь у Лаврис глубокий голос с материнским подтоном, как у той женщины из секты сумасшедших, умей она утешать, как Линда, она была бы самой обычной приветливой женщиной… Додумавшись до этого, я очнулся от своей дремоты и, преодолев усталость, спешно покинул метро на нужной мне станции. Пропуск, выписанный запозднившимся служащим, и печать Третьего Бюро служили в качестве лицензии, и, сам не понимая как, я оказался перед подземными воротами Дворца Киностудии. У всех значимых столичных учреждений был собственный подземный вход, и так получилось, что за все время пребывания в столице я ни разу не вышел на свежий воздух.

Когда, поддавшись порыву, я попросил подключить меня к подготовке и получил пропуск, то решил, что увижу съемки фильма. Сидеть более или менее комфортно и следить за киносъемкой было бы интересно и потребовало бы от меня в моем тогдашнем состоянии умеренного напряжения. Но я ошибся. Меня впустили в обычный лекционный зал – никаких софитов, занавесов, костюмов. На скамьях сидела сотня слушателей в обычной униформе для свободного времени – и все. Меня подробно допросили, проверили документы, после чего разместили на одном из задних рядов.

С трибуны произносились приветственные речи. Я сделал вывод, что мероприятие посвящено предварительной оценке обширного числа киносценариев, определению важнейших направлений работы и первичной выбраковке идей. В качестве организаторов упоминались различные учреждения, в том числе некоторые бюро Министерства Пропаганды, Консультативный Комитет Деятелей Искусств и Министерство Здравоохранения. Служба Добровольного Самопожертвования, однако, отсутствовала, и вскоре я понял почему. Публика радушно встретила докладчика, по-видимому, психолога соответствующей специализации. Я пристально рассматривал его, пока он занимал место за ораторской кафедрой. В химиогородах психологи были редкостью, если к ним не причислять единичных консультантов детского и молодежного лагерей и психотехников, которые тестируют молодежь для распределения по профессиям. Джин Какумита, невысокий, субтильный, с блестящими темными волосами, сопровождал свое выступление живой и тщательно продуманной жестикуляцией. Мне, разумеется, сейчас не удастся передать его речь слово в слово, некоторые ее фрагменты забылись. Но сохранившаяся в памяти картина вполне позволяет изложить основной смысл.

– Бойцы, – начал он, – передо мной лежит огромная кипа бумаги, появившаяся усилиями трехсот семидесяти двух сценаристов. Но обсудить триста семьдесят две рукописи мы не сможем, да простят нас все авторы. (Смех в зале: разумеется, щелкоперы, отдающие на суд непрофессиональный сырой материал, не могут рассчитывать на продолжение работы.) Вместо этого я выступлю с кратким критическим обзором, который заодно определит основные направления нашей работы.

Прежде всего я позволил себе разбить все сценарии на две большие группы: истории со «счастливым» концом и истории с «несчастливым». Поскольку наша задача – привлечь и повести за собой, можно предположить, что наиболее целесообразным будет счастливый конец. Однако это не так, что я сейчас и докажу. Кого может привлечь счастливый конец? Того, чья реакция ослаблена, того, кто в действительности боится мучений и смерти, – а ведь это отнюдь не наша целевая группа. Психологические исследования подтверждают, что данная категория составляет исчезающе малую долю общего рекрутинга в Службу Добровольного Самопожертвования. Когда такой человек видит счастливый конец, он с радостью забывает содержание фильма. Он возвращается домой и спит спокойно, в полной уверенности, что у героя и героини все хорошо. Он не идет записываться добровольцем в призывной пункт Министерства Пропаганды. Фильмы о самопожертвованиях со счастливым концом можно демонстрировать в перерывах между рекрутинговыми кампаниями, но не во время них. Они предназначены для успокоения близких и прочих бойцов, которые случайно задумались о детях, братьях, сестрах или товарищах, исчезнувших после того, как поступили на Службу Добровольного Самопожертвования. Подобные фильмы должны производиться лишь изредка, причем самые удачные, помимо счастливого конца, должны содержать в себе искрометный юмор и глуповато-веселые эскапады – а также желательно трогательные, но не героические эпизоды. Авторы некоторых рукописей пытаются сидеть на двух стульях, недопустимо смешивая менталитет промежуточных периодов и идеологию пропагандистских кампаний.

Наиболее эффективны фильмы с так называемым несчастливым концом. Я говорю «так называемым» потому, что толкование счастья для отдельного индивида всегда произвольно – произвольно и не коррелирует с чувствами; строго говоря, ничего не следует рассматривать с точки зрения отдельного индивида. Во всяком случае, фильмы, в которых герой погибает. При любых обстоятельствах мы вправе рассчитывать на определенный процент бойцов, для которых гибель означает, по сути, величайшее счастье, а особенно гибель во имя Государства. Именно из таких бойцов и набирает сотрудников Служба Добровольного Самопожертвования, и у меня есть основания полагать – к чему я еще вернусь, – что в настоящее время их особенно много. То есть нам необходимо лишь пробудить и простимулировать уже существующие тенденции, сориентировав их в нужном направлении.

Как правило, потенциальные герои достаточно придирчивы в выборе собственной гибели. Она должна вызывать восхищение. Прежде всего следует всячески избегать болезней и способов умерщвления, в которых присутствует нечто нелепое. Состояние, когда герой превращается в развалину, теряет достоинство, самообладание и способность самостоятельно осуществлять простейшие биологические потребности предосудительны в фильмах подобного рода. Для фильмов переходных периодов – пожалуйста! Но при условии счастливого конца и подчеркнутого комизма. Страдания же, которые привлекают героев должны быть а) достойными внешне и далее б) целесообразными.

Стремление почувствовать собственную исключительность, став инструментом для достижения высокой цели, наблюдается не только у героического типа, о котором я говорил выше. Никто не вправе всерьез считать, что его жизнь ценна сама по себе. Жизнь обретает ценность, только когда она преодолевает границы личности. Когда, в какой день и час нашей жизни мы осознаем ее ценность? Никогда. И я смею утверждать, что именно осознание ничтожности жизни индивида напрямую соотносится с крепнущим пониманием Высокой Цели и ее требований, которые затмевают все прочее, иными словами, соотносится с проблесками государственного сознания в мозгу бойца. Таким образом, изображаемое в фильме страдание в итоге должно демонстративно выходить на надличностный уровень – погибая, герой должен спасти не одного человека, ибо с тем же успехом он мог спасти самого себя! – и не нескольких, а тысячи, миллионы, желательно всех бойцов Мирового Государства.

Подпунктом этой целесообразности становятся почести, сопровождающие изображаемую гибель. Здесь я не подразумеваю, что герой пожинает лавры; это снизит уровень фильма и слабее подействует на подлинно героические натуры. Нет, героя нужно спасти от глубокого внутреннего бесчестья. Герою противопоставляется злодей, асоциальный тип, действующий из эгоистичных побуждений, поддающийся искушениям и избегающий страданий и смерти. Безобразной наружности либо отталкивающий красавчик, развязный и недисциплинированный, слабый и распутный, он проходит сквозь сюжет предостерегающей параллелью, без излишнего, впрочем, преувеличения, достаточно, чтобы чувствительный зритель почувствовал укол совести: я же не такой? Страх прослыть слабым, лишенным чести, внутренне уродливым часто служит движущей силой у обозначенного мной героического типа, к которому в первую очередь должна обращаться наша пропагандистская кампания.

Лишь единицы из лежащих передо мной рукописей соответствуют этим строгим требованиям. Нам предстоит работа, которая станет полезным опытом на будущее: материал будет разделен между отделениями киностудии, отсортирован в соответствии с указанными направлениями и подвергнут критике, далее пригодные части будут соединены воедино, усовершенствованы и отполированы, пока мы не получим относительно небольшое, но абсолютно удовлетворяющее всем требованиям число сценарных проектов. Через четырнадцать дней данная работа будет завершена, после чего мы созовем новое заседание, чтобы сообща проанализировать результаты. На этом я благодарю всех за внимание и надеюсь на живую дискуссию.

Он покинул ораторскую кафедру. Не очень понятно почему, но у меня ухудшилось настроение. Конечно, окружающие с полным спокойствием приняли то, что он говорил о бойцах так, как техник говорит о хитроумно устроенных механизмах, я уверен, что он увлек всех за собой, за своим превосходством, и каждый захотел встать на его место и управлять машиной, нажимая на рычаги. Не знаю, была ли тому виной моя лихорадка или нет, но я вдруг воочию представил своего первого подопытного, № 135, и единственный великий момент в его жизни, из-за которого я ему позавидовал. Я мог сколько угодно презирать № 135, я мог сколько угодно плохо думать о нем или плохо с ним поступать, но пока я ему завидовал, я не мог относиться к нему так, как инженер относится к машине.

Началось обсуждение. Кто-то заметил, что для привлечения молодежи важно, чтобы герои фильмов были молодыми. И не потому что желательнее было иметь молодых сотрудников, чем пожилых. Статистика показывает, что жертвующий собой выдерживает определенное количество лет, независимо от возраста, в котором его начинают использовать. Можно даже сказать, что для Государства предпочтительнее, если человек задействован не только в Службе Добровольного Самопожертвования, то есть сначала он несколько лет работает в каком-либо другом месте, а потом отдает Службе установленные статистикой годы. Однако вторая причина была весомее: на молодых людей легче влиять. Брак и полная занятость на работе, как правило, негативно воздействуют на число подаваемых заявлений. Разумеется, во всех профессиональных и возрастных группах встречаются бессемейные, которые чего-то жаждут, хоть и не понимают, чего именно, и когда так называемое счастье и так называемая жизнь их разочаровывают, они готовы устремиться к противоположному в надежде, что там им повезет больше, об этой категории тоже нельзя забывать. Но молодость – а особенно правильная молодость – это возраст одиночества и разочарований в сравнении с другими возрастами, или возраст рискованного одиночества и разочарования – и именно это нужно учитывать в первую очередь.

Новый выступающий поддержал предыдущего, добавив, что молодежь обладает еще одним преимуществом в сравнении с людьми зрелого возраста: после каждой успешной пропагандистской кампании из молодежных лагерей всегда идет поток заявлений, предполагающий возможность выбора. Бессмысленно брать всех, кто выразил желание. Многие обладают способностями, которые позволяют Государству извлечь больше пользы из их мозга, а не из тканей и частей тела. Важно, однако, не слишком снижать минимальный призывной возраст. До пятнадцати-шестнадцати лет обычно трудно определить общую и специальную пригодность индивида.

Один из участников с этим не согласился, сообщив, что наличие особых способностей обнаруживается уже у восьмилетних детей, поэтому минимальный возраст подачи заявления можно снизить до восьми лет, и почему бы не снять пару фильмов, воздействующих именно на этот возраст. Несколько человек ему возразили, аргументировав, с одной стороны, тем, что полезные способности иногда проявляются гораздо позднее, а с другой, тем, что обращение к детскому возрасту вряд ли даст результат, который окупит расходы на производство дополнительных фильмов. Да, что-то можно сэкономить на образовании детей, но героические наклонности такого рода начинают всерьез проявляться только в пубертатный период.