– У него будет аромат мяса, стало быть?
Опиумный Хан улыбается и приподнимает одну тонкую бровь.
– Мяса. Да. С легким лесным оттенком, капитан Банистер. Какой именно аромат выступит на передний план – всегда интрига.
– оттак гад, а! Ап-пасный! – говорит Флагшток в каюте Эди Банистер, получив добро от Соловья. – На фсю голову ат-ма-ро-жен-ный, ей богу. Как его только земля носит, не пойму. Низзя, графиня? Ващще без шансов?
– «Капитан», – с укоризной поправляет его Соловей, косясь на гудящую ультрамариновую спираль в углу комнаты.
Эди не знает, может ли такая штука служить одновременно прослушивающим устройством и мухобойкой, и проверять это на собственной шкуре как-то не хочется. Хану совсем необязательно знать, что она шпион. Ладно, шпионка, проникшая во дворец с вражеской миссией. Дураку ясно, что капитан Джеймс – сотрудник британских спецслужб, но в нашем мире никто подобным вещам давно не удивляется. И вооруженный до зубов собеседник тоже никого не смущает – лишь бы держал ствол дулом вниз.
– Виноват, капитан. Ващще никак, да?
Флагшток обращает на нее полное надежды, простодушное лицо деревенского парня – ни дать ни взять мальчишка, выпрашивающий у родителей велосипед.
Эди осматривает комнату; такой бордельный шик вполне можно встретить в соховских апартаментах какого-нибудь прожигателя жизни, которому взбрело в голову выстроить себе хоромы в стиле «восточный гарем». Тонкое оскорбление в адрес британского военного или намек на его невежество? Или… предупреждение, что она уже разоблачена: ненастоящая комната для ненастоящего капитана, такого же насквозь фальшивого, как накладные усы. Попробуй разберись. Она прикасается к отрезу оранжевой парчи, проводит тканью по лицу… Божественно.
– Только при условии, что все пойдет не по плану.
Флагшток оживляется.
– Дык оно пойдет, не?
– Не хотелось бы, – бормочет Соловей. – Лучше б его кто другой убрал. Он так на меня зыркнул в том зале, я чуть не обделался! Такого валить, да еще без приказа – нунахер!
Большинство речей Соловья заканчиваются этим мелодичным словом, за что он и получил свое прозвище – в первые же дни службы на «Купаре». Окрестил его так Шибздик (ростом под два метра и тощий, как жердь, разумеется): «Е-мае, этот тип так заливает, что даж у меня уши вянут, кэп! Чисто соловей!»
Тот же Шибздик первым назвал Эди Графиней – после того, как Флагшток еще в море попытался уложить ее к себе в койку. «Ну, лапуля, вижу я, как тебе на Флагшток вместо флага влезть охота, так не чинись, иди ко мне, я твое вужделение вмиг утолю…» С этими словами он запечатал ее уста смачным поцелуем. Эди припомнила Второй Прием Госпожи Секуни Для Отражения Непристойных Поползновений Буржуазных Интеллектуалов и Секс-маньяков (коих на свете великое множество, утверждала госпожа Секуни, и брезговать ими отнюдь не стоит, ибо многие из них действительно заслуживают того внимания, на какое претендуют). Эди не оборвала поцелуй, наоборот, покрепче вцепилась в его мясистый зад своими изящными ручками, прижалась к ошалевшему Флагштоку всем телом, сунула язык ему в рот и под восторженное улюлюканье свидетелей принялась самым непотребным образом тереться о него бедрами. Она водила руками по его телу – вверх, вниз, вверх и… вверх. Когда рев стих, она легонько надавила большими пальцами на его шею, медленно и незаметно пережимая сонные артерии.
Флагшток без чувств осел на пол, выскользнув из ее объятий. Все ошарашенно уставились на Эди.
Одарив их широкой сытой улыбкой, она вышла из кубрика.
– Елы-палы! – воскликнул Шибздик. – Она ж его вырубила! – И добавил, мгновенно приспосабливаясь к новым условиям, как и положено истинному британскому Томми [24]: – Ха! Слышь, Тодзе [25], берегись, мы везем тебе ведьму! Чертовка с островов наведет на тя порчу! Наша личная Кровавая Графиня!
Теперь, во дворце Опиумного Хана, Флагшток прикидывает, как именно их операция может пойти не по плану.
– Лан, – твердо произносит он. – Авось, обойдется.