– Мне всегда казалось, что Маммутти очень похож на турка, – сказала Амма, бескомпромиссный тон ее голоса говорил о том, что Соллоццо, с которым ей только предстояло встретиться, при желании смог бы извлечь некоторую пользу из ее симпатии к известному актеру из Южной Индии, которым она была увлечена всю свою жизнь. И вообще, ей очень нравились турки.
Он мне тоже понравился. Пускай фамилия Соллоццо и вызывала ассоциации с гангстером из классического фильма. Кстати, у него даже были тонкие усики! Я мог бы отрастить точно такие же, но не в силах был похвастаться худобой, высоким ростом, а также внешним видом, навевавшим воспоминания о потрепанной крикетной бите, отбивавшей мяч несчетное количество раз. Он оказался славным малым, весьма смышленым, а ленивая улыбка и задумчивое выражение лица придавали его словам особую значимость.
Он приготовил мне подарок. "Музей невинности" Памука, подписанный автором. Странно было представлять себе, что этой книги касалась рука великого писателя, от этой мысли у меня по спине даже пробежали мурашки. Это было чудесное ощущение, несвойственное Усовершенствованным. Два подарка в одном. Без сомнения, книга была очень дорогой. Я снова дотронулся до дарственной надписи, мысленно повторяя ее содержание.
"Мой друг, – звучал голос Орхана Памука, переносясь через мост времени, – я надеюсь, вы прочитаете эту историю с таким же удовольствием, с которым я сочинял ее".
Я опять повторил текст обращения про себя. Оторвав взгляд от книги, я увидел, что Падма и Соллоццо смотрели на меня. Так трогательно – думать о том, что они старались подобрать для меня правильный подарок.
– Я буду беречь эту книгу, – сказал я совершенно искренне. – Спасибо.
– Не стоит благодарности, – ответил Соллоццо, и его губы медленно расползлись в улыбке. – Вы мне ничем не обязаны. Ведь это я
Мы все рассмеялись. За ланчем мы много болтали. Я заказал ягненка, остальные предпочли разделить котелок бирьяни. Глядя на то, как Бутту прижимает к губам свои маленькие пальчики, я вдруг неожиданно понял, что сильно по ней соскучился. Соллоццо ел с жадностью человека, приговоренного к смерти. Падма покачала головой, и я перестал пристально рассматривать его. Моя склонность к саморефлексии иногда мешала мне насладиться счастьем, но я считал, что она также придавала моему счастью особую пикантность. Одно дело – просто быть счастливым, и совсем другое –
– Вы работаете над новым романом? Ваши читатели, наверное, с нетерпением ждут его.
– Я ничего не писал уже лет десять, – с улыбкой ответил Соллоццо. Он погладил Падму по щеке. – Она переживает из-за этого.
– Ничего подобного! – возразила Падма с абсолютно безмятежным видом. – Я ведь не только твоя жена, но и преданный читатель. Если я чувствую, что писатель начинает халтурить, то все, я закрываю книгу. А ты – перфекционист, и мне это нравится. Помнишь, как ты мучил меня из-за перевода?
Соллоццо с нежностью кивнул.
– Она такая же сумасшедшая. Готова целую неделю размышлять над одной запятой.
– А как мы сражались по поводу примечаний! Он не любит примечания. Но как я могла сделать точный перевод без примечаний? Я сказала ему, что ничего не выйдет, я буду настаивать на своем.
Мне приятно было наблюдать за тем, как нежно они ворковали друг с другом. Я восхищался их страстью. Вероятно, мне самому страсти как раз и не доставало. Но если это было так, почему Падма никогда мне об этом не говорила? Брак – это ответственная работа. Согласно американской трудовой теории любви. Меня это устраивало; я любил работать. Работа, работа. Если бы она хотела, чтобы я прилагал усилия и работал в наших с ней отношениях, я исполнил бы ее желание. Но потом я утратил интерес к этим своим наблюдениям.
– Я почти не читаю художественную литературу, – признался я. – Когда-то я очень много читал. В двадцать с небольшим я получил статус Усовершенствованного. Какое-то время ушло на адаптацию, а затем я отошел от чтения, занялся карьерой и тому подобным. С моими друзьями случилось то же самое. Почти все они читали в детстве. Хотя даже детьми их это не особенно увлекало. Меня это удивляет. Возможно, мы просто переросли потребность в вымысле. Как дети, вырастая, забывают про своих воображаемых друзей. Как вы думаете, постчеловечество постепенно изживает необходимость в художественной литературе?
Я ждал ответа Соллоццо. Но он набил рот бирьяни и пережевывал пищу с бесстрастной сосредоточенностью храмовой коровы. Падма заполнила паузу своей счастливой болтовней. Соллоццо работал над сборником рассказов. Он делал то, он делал се. Я чувствовал, что за ее веселостью скрывалось осуждение, и это было так нелепо. Затем она сменила тему:
– А ты… ты… ты, наконец-то, разделался с "Современным текстилем"?
– Я… я… я нет, – ответил я, и мы оба рассмеялись. – Все как обычно, Падма. Я пытаюсь показать рабочим, что можно контролировать все процессы, даже не являясь владельцем. Но это очень тяжело. С Усовершенствованными проще; они все схватывают на лету. Но с остальными, особенно с теми, кого можно отнести к марксистам… просто жуть!
– Судя по всему, перед тобой стоит суперответственная задача!