И все же мы держим их перечни штормов подле себя: на ткани и металле, в ветре и дожде.
Мы стараемся не забывать их лиц.
На закате Мамма отправляется к обрушившейся стене, откуда открывается вид на океан.
– Тебе не нужно тут оставаться, – говорит она, и в ее голосе слышится упрямство, возможно, даже эгоизм.
Но она здесь, и я остаюсь рядом с ней, а скоро к нам присоединится и Вэрил.
Закат раскрашивает наши лица ярким светом. А затем на мгновение прямо перед нами над морем появляется она, наша Лиллит, и нежно касается наших щек.
Мы протягиваем руки, чтобы обнять ее, и она легким бризом струится между…
Анил Менон[23]
Роботы Эдема
Когда Амма вручила мне полный сборник рассказов Соллоццо, как всегда отмеченных печатью его гениальности, я с чувством глубочайшего почтения перелистал этот пятисотстраничный том, с удовольствием размышляя о том, что Турок стал мне почти что братом. Разумеется, мы все теперь живем в Эпоху Учтивости, однако мы с Соллоццо сдружились намного крепче, чем того требовали социальные нормы, и невзирая на то, что мы оба были влюблены в одну и ту же женщину.
Шестнадцать месяцев назад, когда Амма сообщила, что моя жена и дочь вернулись из Бостона, все обстояло иначе. Эта новость подсластила мой день с изысканностью кусочка сахара, растворяющегося в чашке чая. Падма и Бутту снова дома! Затем мать между делом упомянула, что "Турецкий приятель Падмы" тоже в городе. На самом деле они все вместе вернулись из Бостона, и поскольку влюбленные голубки собирались свить свое совместное гнездышко, пришло время сообщить обо всем семилетней Бутту. Падма хотела, чтобы мы все встретились во время ланча.
Амма сообщила эту новость бесстрастным, как у синоптика тоном, но меня невозможно было обмануть; моей матери не терпелось лично познакомиться с Турком.
У меня не было настроения идти на ланч, и я сказал об этом матери. И на то имелись причины. Я был ужасно занят. Лучше бы они приехали в мой офис, и мне не пришлось бы везти Амму в Бандру, где они обосновались. К тому же это им нужно было получить что-то от меня, а не мне от них. Некоторые люди никак не хотят принимать во внимание чувства других…
Разумеется, я потом успокоился. Мама тоже внесла свою лепту. Она вела себя так, словно я все еще маленький мальчик, напомнила мне, что дурное настроение – не самое лучшее оправдание. Да, если бы я настоял, они приехали бы ко мне в офис, но в таком случае я использовал бы в своих интересах затруднительное положение других людей, не говоря уж о том, что Турок теперь был членом семьи, поэтому капелька гостеприимства стала не таким уж и большим одолжением с моей стороны, и так далее и тому подобное.
В отличие от своего тезки из "Крестного отца", Соллоццо был писателем, а не наркоторговцем (хотя мне кажется, что писатели тоже предлагают нам галлюциногены – в своем роде). Я не читал его романов и не слышал о нем прежде, однако он оказался довольно известным автором. Иначе его не стали бы переводить на тамильский язык.
– Я ничего в этом не понимаю, – с восторгом сказала Амма. – В первой главе одно предложение растянулось на восемь страниц! А какой у него словарный запас! Книга уже стала бестселлером в Тамилнаде. И в этом во многом заслуга Падмы.
Разумеется. Ведь именно Падма переводила книгу Соллоццо на тамильский, заморачиваясь со всеми этими турецкими изысками.
– Если тебе нравится Памук, он тебе тоже понравится, – сказала Амма. – Тебе ведь он нравится?
Мне действительно нравился Памук. Подростком я прочитал все его книги. Отрицательная сторона таких увлечений заключается в том, что тебе сложно бывает сформировать свое собственное мировоззрение. Тем не менее Памук был неразрывно связан с моей юностью, как и воспоминания об ожидании школьного автобуса, или наша дискуссия в колледже на тему "Кто рациональнее: женщина или мужчина?", или нежная улыбка Падмы, когда она в первый раз обнажила передо мной свою грудь.