— Вот оно что, — глядя на сына, ледяным голосом обронил он. — Вот оно, значит, как.
Андрей бухнулся на колени.
— Я не виноват! Я не хотел! Давыдов первый на меня напал! Сапоги отнял!
— Угу, — покивал отец. — Сапоги, значит?
— Да! Вот эти самые! — Андрей ткнул пальцем в мои сапоги.
— Он у тебя — сапоги. А ты — с нечистью снюхался? Да не абы с кем, а с колдуном⁈ — Дорофеев-старший покачал головой. — И в кого ты только такой получился, разумом скорбный? Ума не приложу. Мать-то вроде не дура. И жаль мне её — иначе давно тебе башку проломил бы… Кузьма!
На пороге гостиной, куда нас привели, немедленно образовался нужный дядька. Поклонился.
— На конюшню сведи, — брезгливо толкнув сына в плечо, приказал Дорофеев. — Скажи Проклу, чтобы всыпал горячих. А после там же, на конюшне, запри. Остыну — подумаю, что с ним делать.
— Слушаю-с, Михаил Григорьевич, — слуга поклонился.
— Папаша! — взвизгнул Андрей. — Пощадите! Я не хотел!
Дорофеев влепил ему затрещину. Прогрохотал:
— Не позорь отца! Пошёл вон отсюда.
Скулящего Андрея увели.
Дорофеев старший опустился в кресло. Жестом предложил садиться нам. Обронил:
— Спасибо, что не убили этого дурака.
— Не хотели вас расстраивать.
— Да, я так и подумал. Благодарю и прошу принять извинения. Клянусь честью, что больше этот паскудник не причинит вреда ни вам, ни вашим людям, уважаемый Владимир Всеволодович.
Надо же, даже имечко моё с первого раза запомнил. Я его сам-то никак не выучу.
Служанка притащила поднос с чайными принадлежностями и горой всякой сдобы. Пришлось взять чашку.
— Может, выпить желаете? — В руках Михаила Алексеевича появился графин с тёмно-красной жидкостью. — Вишнёвая! Для аппетиту.