Столы обеденные раскинули на пирсе, под солнцем и ветром, и сели за них с неосознанным чувством пира.
Часть надстроек уже сверкала чистой краской. Вальку и Захара отрядили вместе с другими красить с плотиков борт. Задрав головы, они смотрели, как в солнечной, слепящей вышине болтался, сидя в беседочной петле, Шура: он красил одну, затем другую мачты. Старая поверхность борта исчезала под дорожками вальков необыкновенно быстро. Хлюпала темная вода. Вдоль борта на маленьком плотике двигался Дымов, отбивая белилами полосу ватерлинии: эта работа требовала особо точной руки и глаза. После ужина, в заходящем солнце, осоловев от краски, доводили мелочи и огрехи, чернили рукоятки на дверях, маркировали двери и люки. На причале вяло красили банки и ножки крытых линолеумом столов, мазали разную всячину для заделки пробоин.
Спали на пирсе: одна из лучших в жизни ночей.
А утром покрасили палубу.
И все.
Вынося мусор, Валька ушел на противоположную сторону ковша — и притих, засмотревшись.
Легкий и светлый, покачивал на волне узкое, длинное тело изящный и гордый кораблик. Обе высокие мачты, оснащенные стеньгами, площадками, короткими реями, роднили его с парусниками, ощущение усиливала тугая сетка вант, штагов и антенн. Тонкий нетерпеливый профиль говорил о дразняще легком ходе; заломленные мачты, изгибы корпуса выказывали привычку к волне и ветру. Повиснув на талях, светились лаком шлюпки. На светлой голубизне плоскостей, на белом холсте обвесов — алый блеск спасательных кругов, огоньки маркировки, изумрудная прорезь правого отличительного фонаря. В разбросе, смешении пятен была живописная точность — и завершали все красная змейка вымпела в небе и вольное, тонкой шерсти, бело-голубое с киноварью полотнище на корме, на косом флагштоке.
— …Шура, — сказал в штурманской рубке старпом, — что это твой любимец сорок минут как пришитый на травке сидит?
— Который?.. Работой своей любуется. Полезно.
— Не уснул бы, залюбовавшись.
—
И неправду сказал — так как в эту минуту мирно сопели, случайно уснув, в гидроакустическом посту Захар и Сеня, которого Захар по-хозяйски привел похвастаться станцией.
…Валька не понял еще, что произошло, но — именно так: он влюбился в корабль.
Кружилась слегка голова. Дух был на борту — сплошное веселье.
— Навигация, — сказал Дима. — Народ навигации круглый год рад: весной — что начинается, зимой — что кончилась.
Навигация!
Веселый месяц май катился через мачты. Блестела холодно и ярко зеленая трава. Бухала и тосковала на крейсерах «Славянка» — и отражалась от стен цехов.
Особенно были хороши вечера.
— На фла-аг!.. Смирно! Флаг — спустить!
Далекие горны пели зорю.