Вспыхивали на мачтах, на корме огоньки.
После поверки, когда два строя вдоль бортов — десятки людей в бледных, цвета неба и воды робах, белых бескозырках — рассыпались и уходили внутрь, по глянцу палуб «полста третьего» бродили, заглядывая в тетрадки и бормоча, матросы с нолем.
Натаскивали их все подряд. Блондин насмешливо гонял по устройству мостика и флагам, Коля Осокин — по натыканной всюду электрике, главный боцманенок Карл, крепенький и светлый, водил по палубе, сердито указывая пальцем: «Как называть?..» К Вальке Карл проникся расположением. Валька хотя и не жил в Риге от рождения, болтал по-латышски сносно, и ворчливый Карл отмякал: впервые за два года он мог поговорить с кем-то на своем языке, почитать кому-то письмо из дому. Вальке, единственному, он позволял спускаться в форпик, где на палубе были бидоны с краской, а на крепких полках — весла, шлюпочные паруса, чехлы, бухты каната, плотницкий инструмент. Сюда не было доступа даже Ивану и Шуре. Здесь можно было полежать на парусах, почитать под переноской книжку. «Карлсон, который живет в форпике…»
Главным преподавателем устройства был Иван. «Сегодня — борьба с водой. Коля, — безмятежно говорил он, — покажи им мотопомпу. Пусть в машину тащат». Проклиная все на свете, спускали по узкому трапу мотопомпу в машину. «Спустили? Теперь пусть наверх тащат, на ют». На юте мотопомпу заводили и несколько минут перекачивали мировой океан с правого борта на левый. Иван объяснял. «А теперь — на место. Ручной пожарный насос…» — «Иван! На хрена мы ее в машину таскали?» — «То есть? — с неподдельной искренностью изумлялся Иван. — Как же ты ее иначе запомнишь?»
По Ивану, корабль представлял собой совокупность емкостей. Примерно так оно и было — только в некоторых из емкостей размещались койки и дизеля. Насосы, сотни клапанов, котлы, цистерны, километры труб, вода и пар, соляр и масло, помпы и эжекторы — такое было у Ивана заведование: весь корабль. И Иван, свирепея, кричал: «Пробка номер семнадцать, шестьдесят седьмой шпангоут! Для приемки тяжелого топлива! Как можно не знать!» Снились пробки, компрессоры, сигнальные флаги, тралы… гром учебных тревог естественно вваливался в сон. Тревоги играли часто, к ним привыкли, как к приборкам. В первую тревогу в Базе Шура сказал: «Беги в торпедную! К Ивану».
— …Есть, товарищ матрос Новиков, — радушно сказал Иван. Сброшенные с коек в три часа ночи, и Иван, и Дымов имели вид свежий и доброе настроение. — Отныне, товарищ Новиков, и до особого распоряжения, — Иван значительно затряс личной связкой ключей, — будете состоять по тревоге в аварийной партии.
— Моя специальность акустик, — несколько высокомерно, с пониманием уюта своего поста сказал Валька.
— Матрос твоя специальность! — заревел Иван. — Стать в строй! Смирна! Товарищ мичман!..
Командовал аварийной партией боцман.
Боцмана молодые боялись, — не зная, куда кинуться и что немыслимое совершить, лишь бы не смотрел он угрюмым глазом. Ох и бегали у него в аварийной партии. «Пр-робоина в районе девятнадцатого шпангоута!» — и понеслись, расхватывая с аварийного щита кому что вменено… «Зайцем прыгать через комингс!» — корабельные двери таковы, что, коль ступил на комингс, как ни пригибайся — лбом в верхний срез… Обвалились с громом в кубрик, сбросили на палубу висевшие над койками деревянные брусья: два бруса уперли так, а третий эдак; «пробоина», очерченная мелом, уже задавлена — крути раздвижной упор!.. ну, выберет боцман угол! ни с чем туда не долезешь… Закрутили. Боцман дал ногой — и вылетело все. «Щенки… Газы!» В противогазе бегать можно, в химкомплекте — хуже. Литая, в два, три слоя резина обжимает всего, в единственную дырку торчат очки да хобот противогаза… «Бегом!» — бегом, конечно; трапы — вверх и вниз, отвесно… «Мотопомпу к форпику!» — с богом матерясь… «Бегом!!» Шланги разматывать бегом! мотопомпу на руках, по трапам — бегом!.. Куда Учебному! Глаза заливает пот — не стереть; вводная за вводной, пожары и пробоины, пробоины и пожары… Отбой.
Из снятой длинной рукавицы — водопадик. Оттянешь противогаз, и на палубу плюхается лужа. Резиновую рубаху самому не снять, ее стягивают втроем, и пар валит от мокрой, черной робы. Дышать нечем, волосы мокрые — торчком, и глаза от гонки бессмысленны и пьяны. Сколько тревог еще сегодня? Штуки четыре — точно… А кому по голове брусом дали? Доктору. Смех. Пять часов утра. «От мест отойти». Перекурить — и стираться…
Корабль готовился сдавать задачу. Одну уже сдали в апреле — на право выйти в море, поднять вымпел. Теперь всем вместе — от командира до молодого матроса — предстояло доказать, что сумеют в любой обстановке работать в море и идти в бой. Карпов был прав: башмаки в аварийной партии Валька разбил вдрызг. Устройство корабля сдавали сначала Шуре: четыре часа подряд отвечая все — от значения флага «Мыслете» и сигнала штормового предупреждения до матросской нормы хлеба и чая. Потом сдавали Ивану. Боцману. И старпому.
Завершая обучение, Иван потряс тяжело звенящей связкой ключей:
— Старпом, между прочим, может спросить вес, он шутки любит. Восемьсот тридцать граммов!
— Иди ты, Иван, — сказал Доктор.
— Точно! Восемьсот тридцать!
— Свистишь, — усомнился Синьков.
— Что?! — Иван гордо привел их в кладовку к Сереге и кинул связку на весы: восемьсот тридцать. — Смотрите у меня!
— Ладно…
Луговской гонял их недолго, с час.
ebooksa