Кинжал Клеопатры

– Войдите! – рявкнул Фергюсон.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошла знакомая любому жителю Нью-Йорка фигура, который видел газету, таблоид или листовку за последние два года. Высокий, хотя в остальном довольно невзрачный на вид, слегка полноватый, с круглым шарообразным лицом и обвислыми усами, Томас Бирнс был самой известной фигурой в столичной полиции. Недавно назначенный инспектором и начальником отдела детективов, он был известен как изобретательный и упорный полицейский, который был не прочь выбить признание из подозреваемого.

– Добрый день, инспектор, – осторожно поздоровался Фергюсон.

– Добрый день, мистер Фергюсон. Я вижу, вы меня знаете, – ответил Бирнс, и в его голосе послышался легкий намек на его дублинские корни. Он снял котелок со своей округлой головы, обнажив коротко остриженные редеющие волосы. Повернувшись к Элизабет, он слегка поклонился ей: – Томас Бирнс, столичная полиция.

– Позвольте мне представить вам Элизабет ван ден Брук, одного из моих лучших репортеров, – сказал Фергюсон. Элизабет улыбнулась, понимая, что это была его попытка произвести впечатление на Бирнса, а не откровенная оценка ее способностей.

– Ван ден Брук? – спросил Бирнс. – Вы, случайно, не родственница судьи Хендрика ван ден Брука?

– Он мой отец.

– Прекрасный человек с безупречной репутацией, – сказал Бирнс, теребя усы. – Пожалуйста, передайте ему мои наилучшие пожелания.

– Непременно передам.

Фергюсон взял со своего стола коробку сигар и предложил ее детективу.

– Спасибо, но я откажусь, – ответил он. – Моя жена жалуется на запах табака от моей одежды.

Фергюсон улыбнулся.

– Моя тоже не слишком в восторге от этого.

Элизабет подумала, что это объясняет вездесущую незажженную сигару.

– Не хотите ли присесть? – спросил Фергюсон.

– То, что я должен сказать, не займет много времени.

– Ну, тогда, инспектор, что мы можем для вас сделать?

– Я был бы очень признателен, если бы вы отказались публиковать это изображение, – сказал он, протягивая рисунок египетского символа с шеи Салли.

Нахмурившись, Фергюсон скрестил руки на груди.

– И почему же?