Серебряные змеи

Северин цеплялся за слова Дельфины, совсем как в детстве. Он бросил взгляд на спящего Гипноса, а затем – на серебристый потолок, где Лайла стояла, низко склонив голову, Энрике безвольно лежал на боку, а Зофья оцепенело смотрела на лед, пока по щекам ее текли слезы. Он хотел защитить их. Он безумно хотел загладить свою вину. Он хотел быть богом.

Но он не учел того, как боги принимают решения. Боги сжигают город и щадят ребенка. Боги кладут золото в ладони нечестивых, не оставляя праведникам ничего, кроме надежды. Он мог бы пощадить троих и пожертвовать одним, и, возможно, – основываясь на чистом расчете – в этом была своя кровавая логика. Лайла умрет, если лира заиграет. Лайла умрет, если лира промолчит.

Он закрыл глаза.

Вздохнув, он не уловил ни запаха металлических костей левиафана, ни запаха малиново-вишневого варенья. Его легкие наполнились ею. Розы и сахар, блестящий шелк ее кожи, сила ее улыбки… достаточно могущественная, чтобы изменить ход глубоко укоренившихся желаний.

Он открыл глаза, засунул руку в карман и вытащил нож Тристана. Лезвие мерцало тусклой полоской яда Голиафа. Когда он повернул нож, на его ладони блеснул шрам. Даже в темноте он мог различить бледную сеть своих вен и очертания бегущей по ним крови.

Ты всего лишь человек, Северин. В этом и заключалась вся ирония.

Ему необязательно было оставаться таким.

Чтобы стать богом, Северин должен был отказаться от всего, что делало его человеком. От всех своих сожалений и даже от любви. Иногда любить – значит причинять боль. И он будет любящим Богом. Северин поднял глаза на Дельфину и почувствовал, как его сердце снова покрывается коркой льда.

– Я сделал свой выбор.

34

Энрике

Ухо Энрике – или то, что от него осталось, – пульсировало от боли.

Он медленно дышал через нос, стараясь не обращать внимания на подтеки крови, стекающие по шее, и вместо этого сосредоточился на тонкой луне ледяного грота. С каждой секундой она становилась все тоньше. Прошло почти десять минут, а Руслан все крутил и крутил нож. Ледяной пол грота начал раскалываться. Из трещин сочилась вода. Энрике попытался заговорить, но грубый кляп не позволял ему раскрыть рот. Каждая частичка его разума кричала, что это конец. Он умрет здесь, в этом холодном месте, пахнущем солью и металлом, совсем не похожем на залитую солнцем землю Филиппин.

И во всем виноват он сам.

Сквозь пьяный туман боли ему в голову пришла мысль о том, что лишиться именно уха было очень символично. Навязчивое желание быть услышанным заставило его поделиться решающей информацией, которая обрекла их всех. Руслан увидел в нем слабость и превратил ее в оружие. Он снова и снова прокручивал в голове то, что сказал Руслан, когда тащил их в грот. Напевая себе под нос, он заткнул им рты, а потом схватил Энрике за лицо и прижался к нему лбом.

– Спасибо, друг мой, что доверился мне, – сказал Руслан. – Знаешь, я всегда думал, что мне суждено найти Божественную Лирику… теперь я верю, что нуждаюсь в тебе. И я всем сердцем понимаю, что мои поступки кажутся жестокими… но я думаю, ты понимаешь. Все это ради знания, правда?

В его глазах светилось искреннее сожаление.

– Я бы хотел, чтобы на войне не было жертв, – сказал он. – И все же никто не может быть по-настоящему в безопасности. Когда дьявол вел войну на небесах, даже ангелам пришлось пасть.

Пол ледяного грота снова задрожал. Левиафан медленно уходил под воду. Один из тросов порвался, а другой натянулся, зацепившись за механическую жабру. Металлический хвост хлестнул по полу, отбросив Энрике в сторону. Его зрение на мгновение затуманилось, но он все слышал.

– Кузен, – сказала Ева. – Нам следует продолжить этот разговор в другом месте.