Не зови волка

Рука в черном форменном рукаве опустилась на плечо, укрытое голубой дымкой.

И Рен, никогда не знавшая человеческого утешения, позволила ему притянуть себя ближе. Она склонилась к его плечу, прижав щеку к его шершавой, острой челюсти.

Они молча смотрели, как нимфы танцуют под водой, и их серебряное сияние озаряет дождь, тьму и скорбь этого проклятого леса.

29

Лукаш сидел в воде под проливным дождем, плечом к плечу с созданием, которым он восхищался, которое любил и которому мог принести погибель.

В конце концов, Кожмар оказался смелее, чем они думали. Он понимал, что его ждет мучительная вечность медленного превращения, потеря памяти, слезающая лоскутами кожа и желтые клыки. Он мог стать чудовищем или остаться человеком, и Кожмар поступил смело. Он сам выбрал свою смерть. Он не позволил дракону убить себя. Он решил не полагаться на жребий.

Он выбрал смерть, прижал дуло револьвера к подбородку и спустил курок.

Он выбрал человечность.

Лукаш еще крепче сжал плечо Рен.

Это было неподходящее время для того, чтобы сказать ей правду. Только не сейчас, когда ей так больно. Ей не стоило знать о том, как он воображал, что под его кожей копошатся чудовища, желающие вырваться наружу. Ей не стоило знать о том, что он боялся не оказаться таким же храбрым, как Кожмар. Волчий Лорд боялся, что, когда придет время, он не сможет сделать выбор. Он не знал, решится ли он на такой поступок ради того, чтобы умереть человеком. Лукаш гадал, будет ли он продолжать бороться, даже если его последний вдох вырвется из горла чудовища. Может, он будет цепляться за предсмертные удары сердца, подчиняясь всепоглощающему инстинкту выживания. Возможно – о боже – наверняка он будет бродить по лесу, шипя и брызжа слюной: чудовище, которое отчаянно хочет жить.

Лукаш содрогнулся. Он надеялся, что Рен этого не заметила.

Хотя в нем почти не осталось надежды, на секунду Волчий Лорд позволил себе поверить в то, что он может выжить. Может, эта лихорадка скоро пройдет. Может, леший ошибся и мавки не имели ничего общего со стржигами, может, через неделю – или через месяц – он уже будет смеяться над своими нынешними страхами…

– Я не знаю, что мне нужно тебе сказать, – наконец произнес он.

Она разрыдалась и закрыла лицо руками, пряча покрасневшие глаза.

– Скажи мне, что все будет хорошо, – прошептала она надтреснутым голосом.

Может, дело было в стржигах. Или в смерти Риша. А может, в том, что Кожмар оказался достаточно храбр для того, чтобы умереть и позволить им убежать, и Лукаш не знал, сможет ли он сделать то же самое. Но в чем бы ни заключалась причина, все, чего он хотел, – прижать ее к себе. Убрать ее руки от лица. Закончить то, что они оба начали на том прогнившем берегу, в другой жизни, прежде чем он понял, как много она для него значит.

Но он не стал прижимать ее к себе. Не до конца. Он не мог. Не сейчас. Не здесь.

– Не могу, – сказал он. – Я в этом не уверен.

– Я знаю. – Ее голос дрогнул. – Я знаю.

Она тихо плакала, окруженная ореолом своих мокрых черных волос. Лукаш твердо решил не привыкать к ощущению ее близости и не давать несбыточных обещаний. Больше он не проронил ни слова.