– Сколько времени занимает ритуал? – вырвалось у него.
Командир гайдзинов приподнял бровь, оглядывая Акихито с головы до пят.
– А почему ты спрашиваешь?
– Вероятно, им скоро понадобится Танцующая с бурей. – Акихито указал на флотилию неболётов. – Кроме того, я волнуюсь за Хану. Это ведь не запрещено?
– В ней течет моя кровь. Я восхищаюсь ее мужеством, – сказал гайдзин. – И мужеством ее товарищей. И знаю, что она будет сражаться за свой народ и за друзей, которые находятся подле нее. Но ты должен понимать, что после ритуала многое изменится.
– Что ты имеешь в виду?
– Хана не будет прежней. Что бы ни случилось сегодня, ты должен быть готов расстаться с ней. Когда война закончится, племянница вернется в Морчебу, чтобы служить дому и Богине, как того требует ее долг.
– Что? – нахмурился Акихито. – Ты ввел ее в курс дела?
– О чем тут можно говорить?
– А если она не захочет ехать в Морчебу…
– Ее желания вообще ни при чем. Все Зрячие…
– Яйца Идзанаги, как же так! Девчушка прошла через ад. У нее никогда в жизни не было возможности выбирать. И теперь перед ней широко открылись двери, даны ответы на все загадки, а ты собираешься лишить ее этой возможности? Она
Раздался резкий вопль, гортанный, полный гнева, невнятный бред, перевести который Акихито никто не успел. Он увидел, как одна из Святых сестер шествует прямо к ним, к ее плечам эполетами прижаты маски гильдийцев, острые зубы оскалены. Кайя вскочила, в горле арашиторы нарастало рычание. Акихито поднял боевую дубинку и, прихрамывая, двинулся вперед, не сводя глаз с грозовой тигрицы.
– Хана? – позвал он.
– Акихито-сан. – Пётр в ужасе посмотрел на него. – Что ты сделать?
– Что? – Он взглянул на гайдзина, на шествующую к нему женщину, на ее покрытое шрамами лицо, искаженное яростью. – Я?.. Что, черт возьми, ты несешь?
– Что ты
Кайя повернулась к нему, шерсть арашиторы встала дыбом, и тигрица громко зарычала. Женщина со шрамами на щеках в виде молний вновь издала крик, капитан зашипел и схватил Акихито за руку. Здоровяк выругался и оттолкнул гайдзина.
Кайя мчалась к нему, солдаты выхватывали оружие, и на каждом лице было написано возмущение.
Пётр тоже схватил его за руку, выпучив глаза, горевшие паникой.