Паучье княжество

«Охотники на медведей обнаружили её рядом с деревней. Там вокруг поселения местные вырыли глубокий ров – им спасаются от хищников да разбойников. А на дне вкопали колья. Анфиса сказала, Танюша не сразу умерла. Несколько часов промучилась. Анфиса сказала, что поделом – нечего было убегать. Анфиса сказала, Всевышние наказали её за непослушание и неблагодарность».

Маришка пригладила пальцем неряшливо загибающийся уголок страницы.

«Она полагает, ребёнок заслуживает смерти за непослушание?»

Завыл ветер, Маришкины глаза метнулись к щели между подоконником и рамой.

Нет-нет. Должно было быть что-то ещё. Просто должно.

Ветер принялся срывать с земли снежные хлопья, и те летели снизу вверх мимо окна, стремительные, словно мелкие белые мухи. Наверх, к небу. Будто желали на него вернуться.

«Где же Настя? Проклятье…»

Маришка отвернулась от окна и снова уставилась на исписанную страницу. Полотно серых уродливых закорючек.

Десятки строк о Танюше. О Всевышних. Смотрителе.

«Я не верю, что Танюша умерла так, как нам о том поведали…» – зачёркнуто. И выше: «Мне думается, что-то нечисто в этой истории. Я думаю, что Терентий… Весь дом».

И ни слова о том, что случилось сегодня с нею самой.

В комнате было в тот час особенно холодно. То ли эти земли окончательно захватила зима; то ли за несколько пасмурных дней старый княжеский дом совсем выстыл. То ли Маришку попросту лихорадило после всего пережитого.

Она отложила тетрадь в сторону, откинула на стену голову. И поджала колени к груди, натягивая на них подол форменного коричневого платья до самых щиколоток. Левый бок отозвался болью, и приютская снова почувствовала на языке вкус желчи. За минувшие часы он сделался почти привычным. И хотя, бесспорно, одним из малочисленных снисходительных даров приюта было умение принять на земле верное положение тела, когда тебя бьют… Маришке не удалось в этот раз отделаться малым.

То и дело о себе напоминал бок, без остановки кровила губа, рассечённая снаружи и изнутри – об собственные зубы. Ныла скула, саднил ушибленный железным ведром затылок.

Боль была повсюду, но дневниковые страницы отчего-то оказались от неё избавлены. Приютская не поведала им ни слова. Бумаги так и не коснулись роившиеся в голове мысли, вроде: «Сегодня был худший день моей жизни» или «Никто за меня не вступился. Никто».

Или: «Я хочу умереть».

Приютская заморгала часто-часто, силясь загнать слёзы обратно. Коснулась холодными пальцами раздувшейся, онемевшей скулы.

«За что Всевышние так жестоко наказывают меня?» – подумалось ей.

Но ответ возник в голове сам собой, стремительный, казавшийся единственно верным:

«Я ведь тоже в них сомневалась».