Не знаю

В один из визитов дед Николашка познакомил меня с отцом Владимиром, довольно угрюмым на вид сухопарым седым священником. Жена его, матушка Ольга, умерла от рака несколько лет назад. Пока она болела, отец Владимир бросил даже службу – с благословения, ухаживал за ней денно и нощно. Они с нею вместе были со школы, по молодости вместе и хипповали, и на мотоцикле исколесили всю страну. После смерти первенца – в одиннадцать лет от порока сердца – Владимир хотел покончить с собой. Не младенец даже, но сын, о котором помнишь каждую отметку роста на дверном косяке, с которым говоришь, которого знаешь. В котором любишь не просто свою кровь, но того, кто топчет землю рядом с тобой, смеется, боится, доверяет, сомневается, надеется, смотрит, слушает – живет.

Винил себя. Винил Ольгу. Потом пил черно. Первой, кто пришел к Богу, была она, Ольга. Через несколько лет Владимир принял сан. У них было еще двое детей, сын жил в Питере, приезжал, но нечасто, я его так и не видела; а дочь давно вышла замуж за индуса и уехала. Все это мне поведал дед Николаша. Отец Владимир был, в отличие от деда, немногословен. Трудно было понять, как он относится к тому или иному явлению.

– Вот, батюшка, это Анна, помогает мне, я вам рассказывал.

– Драсти.

Тут же я сообразила, что понятия не имею, как надо здороваться и вообще вести себя со священниками в быту. Собственно, как с ними в церкви обращаться, я тоже не знала. Поэтому приветствие мое сопровождено было неким подобием поклона и кривой улыбкой – на ее середине я подумала: «А вдруг неприлично ему улыбаться?» – и улыбка так и застряла, недоделанная. Отец Владимир глянул на меня внимательно и кивнул. Потом как будто подумал и ответил:

– Здравствуйте, Анна.

Похоже, он тоже не очень понимал, как обращаться с молодой мирянкой в драных джинсах и дорогих кроссовках, которая вот уже три месяца приходит ковыряться в церковных грядках, а в церковь не заходит.

И по сей день не знаю почему отец Владимир однажды спросил меня: «Жить есть где?» А главное, не знаю, почему я ответила: «Нет». Это при том, что мать с сыном вот-вот должны были отбыть на дачу на все лето, а с отцом мы практически не пересекались. Переселялась я из родительской квартиры в голубой домик почти без вещей. Их и девать тут было некуда – кроме железной кровати в комнате стояли только тумбочка и стул.

Зеркала не было.

Шкафа не было.

Денег у меня тоже не было, так как не было работы – я только что в очередной раз уволилась.

Занавесок на окнах не было – я приспособила два павловопосадских платка, которые нашлись у отца Владимира.

– Слушайте, мне неловко, я же и не верующая, и не понимаю ничего в ваших делах. Праздников, молитв, правил не знаю…

– А не твоя забота. Делай, что я и Николай тебе говорим, да и всё. Живи.

Шла еще одна весна, наступало еще одно лето.

5:00 – подъем. В Москве есть птицы. Они начинают чирикать и пищать с солнцем, а в летние месяцы – это часа в четыре. В пять небо уже светлое, воздух легкий, прохладно и тихо. Нужно выкатиться из неудобной сетчатой железной кровати, как из гамака. Туалет и душ – в отдельном строеньице.

Отец Владимир вставал с солнцем и начинал день с молитвы – в церкви или у себя в домике перед старой, невзрачной, темной иконой. Мое благоговение вызывала непреложность такого начала каждого дня. Одинокая, укромная молитва казалась удивительной моему испорченному, привыкшему к повсеместной показухе уму.

Чай мы пили у него на крыльце втроем – отец Владимир, дед Николашка и я. Там стоял столик, накрытый клеенкой, и два стула. Пили мы этот утренний чай молча. То было не суровое, скорее, благостное молчание – в окружении утренних звуков, на редкость жизнерадостных и деревенских. В соседнем дворе у кого-то в пятиэтажках даже кричал петух.

5:30 – утреня.

Утренняя служба по канону должна совершаться перед восходом солнца, однако даже в 5:30 у нас редко когда появлялся кто-то из прихожан. Но отец Владимир всегда службу проводил. Вполголоса, больше для себя и для Бога. Я слушала, ходила по церкви, снимала отгоревшие свечки. Дед Николашка иногда стоял рядом со свечкой в руках, шептал за священником, иногда слушал из сада, за работой.